* * * «Скажи, предскажи нам, поэт…» Перевод В. Столбова Скажи, предскажи нам, поэт, что завтра сбудется с нами? — Завтра речь обретут немые: сердце и камень. * * * «А искусство?..» Перевод В. Столбова А искусство? — Только игра, Подобная только жизни, подобная только огню. Пылающий пепел костра. ГЛАЗА Перевод Ю. Петрова I Когда его возлюбленной не стало, решил он одиноко встретить старость, заглядывая в память неустанно и в зеркало, что от нее осталось, в которое смотреть она любила: сберечь хотел он, как скупец богатство, в том зеркале все то, что раньше было, чтоб время не могло к нему вторгаться, чтоб в запертом дому оно застыло. II Но минул год, и вспомнить захотел он глаза своей любимой. Голубые? Иль черные? Зеленые, быть может? «О, господи, какими они были?!» III По улице он как-то шел, угрюмый, шел сквозь весны раскинутые сети — глубокий траур, замкнутое сердце! Но вот в окне зашторенном, в просвете меж занавесей, вдруг глаза блеснули. Он прочь пошел… Те были словно эти! ПУТЕШЕСТВИЕ Перевод В. Столбова — Милая, уходим в океан. — Если не возьмешь меня с собою, я тебя забуду, капитан. Капитан на мостике уснул, на руки поник он головою, и во сне послышалось ему …если не возьмешь меня с собою!.. Возвратился из далеких стран, не один — с зеленым попугаем. …Я тебя забуду, капитан!.. И опять уплыл за океан со своим зеленым попугаем. Я тебя забыла, капитан! И ЕСЛИ ТВОЙ ПОЭТ… Перевод Ю. Петрова …И если твой поэт тебе небезразличен, живущий в звоне строк, а не в холсте портрета, ищи в чертах лица и в профиле поэта мольбы, заклятья горького обличья. Ищи в глубинах вод сокрытое величье, набата хриплый звон, взыскующий ответа, мечтая о любви в час жатвы, в час рассвета, в дремотный час, от всех иных отличный. Неистовый творец находок и потерь, я — рыцарь той любви, что призрачна и мнима; мой образ очерти уверенно — и мимо того пройди, чем был и чем кажусь теперь. И в мудром зеркале, где свет и забытье, увидишь ты меня — создание свое. ЭТО СНИТСЯ Перевод Ю. Петрова Путник в саду, после дальней дороги, у моря, где с берегом шепчется пена, слышит, как горные пахнут отроги, и летнее поле, и жаркое сено. Время застывшее — странствия сроки — велело, чтоб сердце ждало смиренно, пока не возникнут алмазные строки, зреющие в душе постепенно. Так снилось. И время тянулось, не грея, или влекло, наподобье бандита, к смерти, что тоже — ленивое время. И путник увидел: ладонь открыта, в ней, обращенной к миру, окрепло Гераклитово {84} пламя без дыма и пепла. ЛЮБОВЬ И СЬЕРРА Перевод А. Гелескула Он ехал каменистым перевалом. Серели глыбы, ночь была глухая, и слышал он, как буря, громыхая, свинцовым шаром катится по скалам. Вдруг на краю обрыва, под сосною, полосануло молнией потемки — и на дыбы встал конь. У самой кромки он осадил его над крутизною. И увидал на молнию похожий зубчатый гребень сьерры нелюдимой и в недрах туч, разодранных и алых, гряду вершин. И лик увидел божий? Он увидал лицо своей любимой. И крикнул: — Умереть на этих скалах! СКУЛЬПТОРУ ЭМИЛЬЯНО БАРРАЛЮ{85} Перевод В. Андреева …Ты оживлял, творец, в прожилках красных камень. Словно холодный пламень твой высекал резец. То, что «испанским» звать уже вошло в обычай: печальную печать небрежного величья — ты вырезал резцом в холодном твердом камне. Твоей покорный власти, он стал — моим лицом. И ты, художник, дал мне глава… Я был бы счастлив смотреть так далеко незрячими глазами, какими смотрит камень, их спрятав — глубоко. СНЫ В ДИАЛОГАХ Перевод М. Квятковской I Как ясно видится твой силуэт на склонах гор! Я воскрешаю словом зеленый луг над пепельно-лиловым утесом, ежевики скромный цвет. И, памяти послушный, в вышине чернеет дуб, здесь — тополь над рекою, пастух проходит горною тропою; ты видишь — там стекло горит в окне, моем и нашем. Там, у Арагона, порозовел Монкайо белый склон. Взгляни — край тучи словно подожжен, взгляни на ту звезду в лазури сонной, жена моя! Уже синеет сьерра в молчании вечернем за Дуэро… II Скажите, почему от берегов стремится сердце в горы, прочь от взморья, и на земле крестьян и моряков все снится мне кастильское нагорье? Любовь не выбирают. Привела меня сама судьба к земле суровой, где, словно призрак, бор стоит сосновый и оседает изморозью мгла. С бесплодных скал Испании старинной, Гвадалквивир цветущий, я, твой гость, принес сухую ветку розмарина. Осталось сердце там, где родилось — нет, не для жизни — для любви одной. Там — кипарис над белою стеной… III Закат, родная, притушил костер, и туча фиолетового цвета на пепельные скалы дальних гор отбросила неясный блеск рассвета. Рассвета блеск на стынущих камнях вселяет в сердце путника тревогу, и ни медведь, оставивший берлогу, ни лев не вызовет подобный страх. В огне любви, в обманном сне сгорая, от страха и надежды обмирая, я в море и в забвение бегу, — не так, как горы в ночь бегут от света, когда свершает оборот планета, — молчите! Я — вернуться не могу… IV Ты, одиночество, со мною снова — пронзительная муза, не корю тебя за дар непрошеный, за слово; скажи мне только — с кем я говорю? Не привлеченный шумным карнавалом, делю печаль отшельника с тобой, наперсница под темным покрывалом, всегда опущенным передо мной. Я думаю, каким я прежде был, таким останусь. В зеркале незримом я скрытый облик твой восстановил. Но есть загадка в голосе любимом… Открой лицо, чтоб я узнал в ночи твоих очей алмазные лучи! |
