* * * «Игра детских рук — не гармония…» Перевод О. Савича Игра детских рук — не гармония, а чтение но складам, противная какофония неверных, но вечных гамм. А в детстве под гаммы бродила мечта, и ее влекло к тому, что не приходило, к тому, что уже ушло. * * * «Площадь перед закатом. Струйка воды студеной…» Перевод Б. Дубина Площадь перед закатом. Струйка воды студеной пляшет на грубом камне, звучно плеща по плитам, и кипарис высокий не шелохнется кроной, встав над садовым валом, темным плющом повитым. Солнце зашло за крыши. Еле теплится пламя отсветами на стеклах, дремой завороженных. Мгла полегла на площадь. Смутными черепами призрачные разводы кажутся на балконах. В оцепененье площадь, черная и пустая, и бесприютной тенью меряешь мостовую. Пляшет вода на камне, плещет не умолкая, только ее и слышно в этой ночи — живую. Мирские песни Перевод Инны Тыняновой Теперь я нищ. Вчера я был поэтом. Напрасно я ропщу в тиши ночей, я разменял на медные монеты златые слитки младости моей. Без радостей, без наслаждений, мимо, как легкий призрак, по судьбе моей она прошла. Зачем жалеть о ней? Ведь все равно она неповторима. Не воскресить души минувших дней! Ей в бурях жизни мир казался тесен, и, мчась бездумно в вихре бытия, она лилась среди вина и песен, молодость любимая моя. Знакомую я вижу галерею воспоминаний тех далеких дней, но тени безутешные не смею связать в элегию судьбы моей. И высохли живительные слезы, что прозвенели струями фонтана, и пролились, свободные, сквозь грезы души, еще не знающей обмана. Те слезы, что когда-то проливали, о первой молодой любви моля, что дождевыми каплями упали на свежие апрельские поля. И соловей уже давно не пел душистой ночью, навевая грезы, и я б теперь, наверно, не сумел опять пролить без боли эти слезы. Теперь я нищ. Вчера я был поэтом. Напрасно я ропщу в тиши ночей, я разменял на медные монеты златые слитки младости моей. Зимнее солнце Перевод Ю. Петрова Полуденный парк зимою. Морозно. Белые тропки. Горки круты и ровны. Голы скелеты веток. В теплице живут деревья: стоят апельсины в кадках, и в бочке ярко-зеленой — пальма. Кутаясь в плащ потертый, старик повторяет: «Солнце! О, как прекрасно солнце! Солнце!» Играют дети. Вода источника льется, струится, плещет и грезит, лижет, почти немея, мохом поросший камень. Из книги «ПОЛЯ КАСТИЛИИ» (1907–1917) ПОРТРЕТ Перевод В. Андреева Мое детство — чудесные сны о Севилье, вкусный запах в саду, когда зреют лимоны; двадцать лет моей юности — земли Кастилии; моя жизнь — эпизоды, где я — посторонний. Может быть, щепетилен излишне — не знаю, не мои — Брадомин {40} и Маньяра {41} — герои. Счастлив был я, когда, без пощады терзая, не давали мне стрелы Амура покоя. Якобинскую кровь {42} я в себе ощущаю, но источник поэзии — тих и спокоен. Верю в то, что советами не докучаю, человеком достойным назваться достоин. Созерцать красоту — выше нет мне награды; я срезаю старинные розы Ронсара {43}. Современные не по душе мне наряды; у меня, слава богу, нет певчего дара. Презираю романсов слащавое пенье, грусть их в скуку давно уже перемололась. Уловить я люблю голоса в отдаленье, среди многих — один только слушаю голос. Кто я — классик, романтик? О, к формулам тяга! Стих мой — шпага; мне лестно такое сравненье. Не отделкой умелой прославлена шпага, но отвагою воина в жарком сраженье. Монолог у меня был всегда диалогом. Что есть истина? — сам я постигнуть стремился. Жил в смиренной надежде беседовать с богом, и любви к человеку у себя я учился. Наслаждение праздностью мне неизвестно, тем, что есть у меня, никому не обязан, ем свой хлеб, заработанный трудно и честно, с миром вещным я все-таки мало чем связан. И когда на корабль, что уйдет безвозвратно, я взойду в некий час мой, давно предрешенный, вы увидите в отблеске солнца закатном: я прощаюсь, — сын моря, почти обнаженный. |
