БЫК СМЕРТИ («И наконец жестокие стремленья…») И наконец жестокие стремленья воплощены: вот красный всплеск огня; он зыблется невдалеке, дразня и доводя тебя до исступленья. Не слепота, не умопомраченье тобою правят, по кругам гоня, — преследовать живую радость дня тебе велит твое предназначенье. Вот черноту окрасил алый гнев, и ты терзаешь клячу пикадора, ее рогами злобными поддев. Но обречен и ты. Увижу скоро, как тушу распростертую твою потащат мулы прочь, к небытию. (Августовскою ночью скачет пастух сквозь туман, без седла, без поводьев, без шпор и стремян. Он гонит стадо быков, черных, рыжих и пестрых, все быки — без голов.) Так река разлилась, что не видеть уже мне вовеки, как теченье колышет камыш; так набухла река, что, затоплен по горло, тростник цепенеет; неотступный кровавый потоп, набухая и ширясь, образует из гор и лесов острова, и плавучей каймою качаются вкруг островов бесконечные трупы — вереницы убитых быков. Погружаясь, всплывая, кружа́тся в медлительных водоворотах, всё кружатся, кружатся, кружатся, и не могут они уступить притяжению донных глубин, ибо мертвое тело упрямо и легче воды. Уберите убитых быков. Я плыву, я плыву, отдаваясь теченью и ветру, лишь избавьте меня от кровавой лавины убитых быков, преграждающей путь. Уберите быков, я прошу вас, — расчистите воду, плыть хочу я по чистой воде, по свободной воде, по свободной реке. Старый друг, ведь плывете вы сами, плывете, как я, старый друг, вам понятно, понятно, куда я плыву, друг, ты знаешь куда, друг, ты знаешь, куда я плыву, не забудь меня, друг, не забудь… Я забыл, что всегда говорил тебе «вы», а не «ты», я сегодня об этом забыл. (Откуда плывешь ты, откуда, и где ты хочешь пристать? Под тяжестью непомерной прогнулась речная гладь. Я тоже мертв и плыву к острову Сан-Фернандо{186}, во сне… наяву…) ДВЕ АРЕНЫ («Твоею кровью и твоей отвагой…») Твоею кровью и твоей отвагой гордятся две арены. И на них мне сердце жгут, его пронзают шпагой. Одна арена здесь, а там другая, и кровь твоя в артериях моих пульсирует, стучит не умолкая. Кровь гибели твоей — на той арене, а здесь — в крови, тобою сражена, смерть рухнула впервые на колени. Кровь двух арен в себя впитали реки, моря и суша, ветер и луна, и будет кровь твоя жива вовеки, как шпаги взмах, перед которой отступает страх. (Найти тебя и не встретить, встретить и не найти: ты за порогом смерти, я — в пути.) Цирк «Эль Торео» Мехико, 13.VIII.1935 Из книги «С МИНУТЫ НА МИНУТУ» (1934–1939){187} РАБЫ Перевод М. Квятковской Рабы, слуги полузабытого детства, прошедшего меж виноделов, моряков, рыбаков, у распахнутых на море гостеприимно потемневших дверей погребков! Друзья, стая преданных псов, кучера и садовники, бедняки, из лозы создающие вина! Наступает великий час, начинается новая эра для мира, и я поздравляю вас, я даю вам новое имя — товарищи! Придите, восстаньте из мертвых, дорогие мои пестуны, ушедшие в небытие. То не дед мой зовет вас — уж давно никакой господин вас к себе не зовет. Узнаёте? Скажите, не бойтесь! Возмужавший, окрепший, вашей преданной службы тридцатилетний свидетель, голос мой, да, да, мой голос зовет вас. Придите! Я зову не затем, чтобы вам приказать, как бывало, канарейке насыпать зерна, напоить королька и щегла, не затем, чтобы вас отругать, что кобыла опять захромала, что домой привели меня поздно из школы — мешали дела. Не затем. Приходите ко мне. Распахнем, распахните ворота в сады и в жилища, которые вы прибирали прилежно, двери винных подвалов откройте, где хранится вино — это вы под навесом давилен его выжимали, — огородов калитки и ворота темных конюшен, где лошади вас ожидают. Распахните, раскройте, садитесь и отдыхайте! Добрый день! Ваша плоть, ваши дети победили в борьбе отчаянной. Радуйтесь! Пробил час, когда мир меняет хозяина! |
