Воротишь ты светилами своими,
сверкающими звездами, бесстыдно
у неба конфискованными, — всюду
они средь ночи лязгают цепями.
Ты чащами воротишь с их листвою
затейливою, с логовами пумы;
встают деревья, и леса шагают,
в земные глуби заползают корни;
стучит кирка, и громыхают взрывы,
и в щелях копошатся горняки,
чтоб хлынула чернеющая жижа
из твоего израненного чрева.
Они одни, они, не кто другой,
шершавыми руками дни и ночи
без устали в твоем скребутся теле
и камни растревоженные крошат.
Нет, ты не труп, от моря и до моря
распластанный и пальмами хранимый, —
бежит по жилам кровь, но с двух сторон
приставили ко лбу винтовок дула.
И темь твоих ночей осквернена,
унижена в кафе и шумных барах;
ночей, когда, как молния, в бесстрастных
глазах индейца вспыхивает мщенье.
Внизу была Панама. Облака
большими белыми материками
неслись на юг, а полоса земли,
чуть видная, солдатами кишела;
цветок средь океана… Красных гор
громады, мне напомнившие детство;
они взывают молча к берегам,
к плантациям — захватчиков добыче.
Я видел пятна хижин тут и там,
разбросанных, убогих, одиноких,
клочки земли, кустарники вокруг,
людей обобранных нужду и горе.
Я слышу крик кайманов, рыжей пумы
рычанье; шепот языков туземных,
насильем приглушенных; негров хрипы —
здесь слито все в едином грозном гуле.
Америка, проснись, восстань от сна,
чтобы зеленое землетрясенье
лесов твоих и рощ под этот гул
одело ветви новою листвою.
Проснись и сразу на ноги вскочи,
чтоб нефти кровь подземная кипела,
чтоб тело наливалось серебром
и золотом и крепло с каждым часом.
Вставай скорей, хочу я сам увидеть,
хочу услышать и рукой потрогать
той лавы жар, которая покончит
с господством долларов вооруженных.
Знай: звезды неба входят в сговор тайный
с землею обворованной и с ветром,
чтобы навек с тринадцати полос
сбить спесь,
низвергнув царство звезд фальшивых.
Возьми циклоны в руки и огонь,
из-под земли поднявшийся, и силой
верни себе долин твоих плоды,
и города, и порты, и таможни.
Да, я пою Америку — в пути,
летя над скорбною лазурью моря
Карибского, — и островов тяготы,
и континент, и гнев в его глубинах.
И пусть из Мексиканского залива
моря, леса, и звери все, и люди,
кто б ни были они — мулаты, негры,
индейцы, и креолы, и метисы,
пусть все они услышат эту песню:
не грусти голос, не томленье флейты,
а зов борьбы. Сольет она в прибой
разрозненных твоих усилий волны.
Ты утвердишь грядущее свое
лишь тем, что настоящее разрушишь.
Свободу моря, воздуха, земли —
Америку грядущего пою я.
О, город горьких предчувствий, рожденных ночными часами,
здесь страх во власти тревоги, покорный ее приказам,
во мглу катакомбы ныряет с выпученными глазами.
О, если бы только мог я! В ярости, в остервененье
я вырвал бы собственный голос
вместе с гортанью разом
и по твоим кварталам брел бы беззвучной тенью,
пусть заглушает журчанье
крови — пусть заглушает мои шаги и рыданья.
Иду землей бугристой, землей предместий горючей,
она под моросью дрогнет, окрестности серы и хмуры,
иду по желтым листьям, по глине окопов бурой,
по топи, по вязкой круче,
за стены и за ограды деревья прячут стыдливо
тощие голые сучья,
пристально смотрят в небо черные амбразуры,
а небо бежит от пожара, дрожит от каждого взрыва.
Столица, ты ждешь обстрела, все время ты ждешь бомбежек —
аллеи завалены щебнем, кварталы лежат в руинах,
здесь, рядом, твои музеи (вспомнишь — мороз по коже!),
за этой вот баррикадой фасады зданий старинных,
а стены жилых домишек нависли, грозят обвалом:
в зияющих провалах — утлого скарба ворох,
скатертью стол еще застлан,
покрыта кровать одеялом,
драма покинутых платьев разыграна молча в утробе
шкафа стенного без створок —
и роются в гардеробе
лезвия лун ущербных полночной тихой порою
и смешивают лоскутья с траншейной землей сырою.
Мой город, ты стал похожим
на тех, кто лег после боя и задремал устало:
тебе в лицо стреляют, ты пулями искорежен,
бока твои в ранах рваных, стонут деревья, равнины,
но будет стучать твое сердце, как издавна стучало,
хотя на него навалили все скалы и все руины.
Город, нынешний город,
в твоем огромном чреве, в недрах борьбы и трагедий
уже шевелится зародыш — будущее шевелится.
Грохотом динамита твой горизонт распорот,
но слышно: уже ты рождаешь, рождаешь сына победе,
схватками родовыми охвачена ты, столица!