НАВАЖДЕНИЕ В солнечном мареве, радужном, светлом и зыбком, тают и тонут цветы на весеннем лугу; ты убегаешь и каждым движением гибким легкость античную воссоздаешь на бегу. Синей тесьмой горизонт золотой опоясан, и в идиллическом шуме гигантской сосны — из-за холмов приходя отголоском неясным — всплески морского волшебного гимна слышны. Лесбос {16} ли это?.. Иль, может быть, Крит {17}? Иль Китира {18}?.. Время сместилось… Реальности блекнут черты, снова кентавры встают в дуновенье зефира, я — Аполлон, и Дианой мне видишься ты. * * * «Над крышами скользнув, течет поток червонный…» Над крышами скользнув, течет поток червонный, в бездонной синеве разбрызгивая злато; счастливые цветы, разлив зеленых листьев, весна хмельных полей — все золотом объято. Поля хмельной весны облиты позолотой — червонною тоской далекого заката; над платиной речной прохлада луговая, пернатых суета и ветерок крылатый. Я — словно обнажен. Я — золота частица… Язычником бы стать, среди нетленных статуй вне времени бы жить — бездумно, бестревожно — и быть сильней богов, огромнее заката… ПЕЧАЛЬНЫЙ ЗИМНИЙ ОТЛИВ Суденышки малые у причала; стала река унылой канавой с кровью темнее сажи… Тиной покрыты пляжи; к закату похолодало… В сумерках ветер стонет горестно и протяжно. Матросы сошли на берег, руки в карманах, в зубах у каждого трубка… В тиши неприветной намокшие чайки выныривают из тумана и громко горланят, кружа над крепостью ветхой. Падает вечер; на небе свинцовом, хмуром ни звезд, ни луны. Из прокопченной харчевни — сквозь меланхолию стекол — видна гравюра: чернеют баркасы в черном порту вечернем. ИДЕТ ДОЖДЬ Меня баюкает ливень; баюкает, словно каких-то стихов незнакомых нежные ритмы… О закоулков зеленый сумрак! — к нему прикован взгляд черных глаз, печальных и полуоткрытых. Замкнуты двери. Приглушенно звучит беседа… Говорят, что наша душа скитается где-то дождливыми вечерами… В глубине коридоров сны проплывают облаком еле заметным… Улица вся промокла. Дрожа, хоронятся птицы под плющом густолистым. Школьницы мчатся стайкой, книги к новорожденной груди прижимая, под огромными бабушкиными зонтами. Вот и глаза открылись… Перекрученной нитью струи тянутся с неба… И, говоря откровенно, надоело смотреть на игру пузырей мгновенных, на зеркало тротуара в наплывах пены. * * * «Полнолунье наполнено запахом розмарина…»
Полнолунье наполнено запахом розмарина. Над морем прозрачным и необозримым соцветья созвездий горят серебром старинным. По белым холмам нисходит весна в долину. О сладость меда, о бриз, пролетевший мимо! По лугам бы помчаться в порыве неодолимом! Поле — в глазури, в лазури — небес глубины. И жизнь становится сказкой неповторимой, и бесшумно ступает любовь по тропе незримой. МЕЛАНХОЛИЯ НАСЛАЖДЕНИЯ Первых дождей наслажденье! В монотонной прохладной лени дождя — уже сгущается темень — воспоминанья, как наважденье! Явь городов, города сновидений, братьев проказы, нравоученья старших, совести угрызенья, школьные огорченья, улыбки сочувствия, переплетенье радости и печали, тени умерших и мыслей круженье… Поцелуи, быстрые, как мгновенья, поцелуев степени и ступени! Первых дождей наслажденье! Печаль, поцелуи, капель паденье… * * * «Эбеновый мрак текучий…»{19} Эбеновый мрак текучий, куст перламутровый в нем. Король Хуан прикоснулся в полночь к розам цветущим белым своим огнем. На крутое небесное дно — опаловой башни круче — плескучее море возведено. НАГОТА Конь, черноты чернее, вынес из моря, впрягаясь в волну, женщину — белую белизну. И помчалась по пляжу округлость нагая, переплетая белый и черный цвет. И, словно собака, волна, округлая и тугая, не отступая, не отставая, на мокрый песок набегая, катилась за ними вслед. * * * «Звезды сражались…» Звезды сражались на полях небосклона. Под черными шатрами пересверк зеленый, фейерверк червонный. Звездное слово — лазоревое пламя, земли касаясь, рассыпалось звоном над затишьем сонным. |
