ЧЕРНАЯ ЧИСТОТА Твои глаза, они взирали в мои глаза. И разливали черноту… Как в августе жасмин, сверкнули звезды черными кострами, и в беспредельной глубине Севильи оделась крепом траурным Хиральда {20}. От этой яркой тени я ослеп! Спокойные глаза играли чернотой и ласково и дерзко, и затмевали свет, и медленно стирали все прочие цвета! Во имя этих глаз — да будет черной чистота! Из книги «НОВАЯ АНТОЛОГИЯ» Перевод Н. Горской ПРЕДОСЕННЕЕ Известь и солнце — синь жестяная! До яркого блеска асфальт надраен! Насквозь продута прохладным бризом золотых просторов легкая призма. Воспоминаний сколько! И сколько красок! Красота в распаде, как ты прекрасна! УЧЕНИК ИНТЕРНАТА Патрульный катер море перевернуло, рухнуло градом крупным, свинцом округлым, темноту и свет на волне крутануло и над нами хребтину выгнуло круто. Был ли Кадис на свете?.. Казалось, две бездны — алчущая морская с бегучей небесной — схлестнулись в единоборстве мгновенном и гневно рвались друг у друга из плена. От ракушек и скал меня оторвали, прочь я поплелся, школьник в унылой форме. …За фабрикой газа, в черном стенном провале, звучали глухие отзвуки шторма… АТМОСФЕРА В грозовой круговерти заперли двери. В стремнине пространства, между двумя громами, с наковальни заката стрелы брызгали веерами, и молния отверзала врата безграничной драме. В грозовой круговерти заперли двери. Гасли, как свечи, лица, бледней зеленой оливы (ибо в щели сочился ужас великий, апокалипсической тучей разлитый). В грозовой круговерти заперли двери. Но в порыве юном — в наготе своей лунной — ты шла через бурю по бликам латунным (какая архитектура!), по плоским крышам-лагунам. В грозовой круговерти заперли двери. ДРУГАЯ АТМОСФЕРА
На крышах плоских черных флажков полоски рисуются жестко средь роскоши броской солнечных отголосков — желто-зеленых блесток. И в глазах у меня — огромны! — гремят сновидений громы (черных флажков полоски на крышах плоских), и нагие женщины, юны, в небе возводят луны. Меж западом золоченым и востоком завороженным вертится флюгер точеный, маня мой взгляд напряженный. И на крышах плоских черных флажков полоски. АТМОСФЕРА III Мы в доме замкнулись. Ты осталась под небом, ты на крыше где-то — у звездного парапета. Ты осталась — живая (о, наш взгляд бесслезный!), — ты на крыше плоской у ограды звездной. Мы залиты странным электрическим светом… Ты — на крыше где-то у зубчатого парапета! Вне всех пределов, раскована и раздета, ты — на крыше где-то у звездного парапета! КОГДА Я БЫЛ ДИТЯ И БОГ… Когда я был дитя и бог, Могер был не селеньем скромным, а белым чудом — вне времен — сияющим, огромным… Все на своих местах — вода, аемля и небосклон, церквушка — дивный храм, домишки — светлые хоромы, и я, сквозь виноград, с веселым псом несусь тропой укромной, и мы, как ветер, невесомы, беспечны, словно громы, и детства мир от мира горизонтом отделен. Прошли года, и после горестной разлуки первой вернулся я в мой сказочный Могер и не узнал Могера. Кругом — ни храмов, ни хором; в кладбищенской тоске безмерной, в уединенье полном — средь лачуг — застыла тишина. И я уже не бог, я муравьишка, жалкий смертный; все пусто, лишь рассыльная Кончита, солнцем сожжена, по гнойной улице бредет, вся в черном и лицом черна, а вслед за ней… ребенок-бог с божественной собакой верной; в себя ребенок погружен, витает в облаках — волшебных сферах, собака — так важна! — и в нужности своей убеждена. А время… за ребенком-божеством умчалось время… Кому из нас дано изведать чудо повторенья?! О, если бы не знать, вовек не знать, не знать старенья, и снова стать зарей, и оставаться божеством — вне всех времен — и умереть в Могере сказочном моем! |
