Вопль На желтой башне колокол звенит. На желтом ветре звон плывет в зенит. Дорогой, обрамленной плачем, шагает смерть в венке увядшем. Она шагает с песней старой, она поет, поет, как белая гитара. Над желтой башней тает звон. Из пыли бриз мастерит серебряные кили. ДВЕ ДЕВУШКИ Лола Перевод М. Самаева Лола стирает пеленки, волосы подколов. Взгляд ее зелен-зелен, голос ее — лилов. Ах, под оливой была я счастливой! Рыжее солнце в канаве плещется около ног, а на оливе воробушек пробует свой голосок. Ах, под оливой была я счастливой! Когда же у Лолы мыла измылится весь кусок, ее навестят торерильо. Ах, под оливой была я счастливой! Ампаро Перевод В. Столбова Ампаро! В белом платье сидишь ты одна у решетки окна (между жасмином и туберозой рук твоих белизна). Ты слушаешь дивное пенье фонтанов у старой беседки и ломкие, желтые трели кенара в клетке. Вечерами ты видишь — в саду дрожат кипарисы и птицы. Пока у тебя из-под рук вышивка тихо струится. Ампаро! В белом платье сидишь ты одна у решетки окна. О, как трудно сказать: я люблю тебя, Ампаро. ЦЫГАНСКИЕ ВИНЬЕТКИ{119} Портрет Сильверио Франконетти Перевод М. Самаева Медь цыганской струны и тепло итальянского дерева — вот чем было пенье Сильверио. Мед Италия к нашим лимонам шел в придачу и особенный привкус дарил его плачу. Страшный крик исторгали пучины этого голоса. Старики говорят — шевелились волосы, и таяла ртуть зеркал. Скользя по тонам, никогда их не ломал. Еще разбивать цветники мастер был редкий и возводить из тишины беседки. А ныне его напев в последних отзвуках тает, чистый и завершенный, в последних отзвуках тает. Хуан Брева
Перевод М. Самаева Ростом колосс, был он, как девочка, тонкоголос. Ни с чем не сравнить его трель — гибкий стебель певучей скорби с цветком улыбки. Ночи Малаги в его пенье лимонной тьмой истекают, и приправила его плач соль морская. Пел он, слепой, как Гомер, и была в его голосе сила беззвездного моря, тоска стиснутого апельсина. В кафе Перевод М. Самаева В зеленых глубинах зеркал лампы мерцают устало. На темном помосте, одна, в глубине застывшего зала, хочет со смертью вести разговор Паррала. Зовет. Но та не являет лица. Зовет ее снова. Сердца, сердца сотрясают рыданья. А в зеркалах, зеленея, колеблются шлейфов шелка, как змеи. Предсмертная жалоба Перевод М. Самаева С черного неба — желтые серпантины. В мир я с глазами пришел, о господь скорби моей сокровенной; зачем же мир покидает незрячая плоть. И у меня только свеча да простыня. Как я надеялся, что впереди ждет меня свет — всех достойных награда. Вот я, владыка, — гляди! И у меня только свеча да простыня. Лимоны, лимоны на ветках дерев, падайте на землю, не дозрев. Раньше иль позже… Вот: у меня только свеча да простыня. С черного неба — желтые серпантины. Заклинание Перевод М. Самаева Судорожная рука, как медуза, ослепляет воспаленный глаз лампады. Туз трефей. Распятье ножниц. Над кадильным белым дымом есть в ней что-то от крота и бабочки настороженной. Туз трефей. Распятье ножниц. В ней невидимое сердце стиснуто. Не видишь? Сердце, чьим ударам вторит ветер. Туз трефей. Распятье ножниц. |
