* * * «Был мой край апельсиновой рощей…» Был мой край апельсиновой рощей, был омытым морями садом, переливчатой дрожью олив, нежной цепкостью лоз виноградных. Полит порохом, стал он бурой, покоробленной бычьей шкурой. * * * «Вот над чем бы поплакать…» Вот над чем бы поплакать. Чертополох да крапива, холодная жижа в окопах и не мечтай разуться. Когда солдата убило, то море раскрыло ставни и зарыдало горько над фотокарточкой сына. Вот про что рассказать бы. * * * «Смерть была в двух шагах от меня…» Смерть была в двух шагах от меня, смерть была в двух шагах от тебя. Я увидел ее, и ее увидела ты. Ко всем в двери стучалась смерть, и всем в уши кричала смерть. Я услышал ее, и ее услышала ты. Но ей вздумалось вдруг ни тебя, ни меня не заметить. * * * «Солдатик мечтал…» Солдатик мечтал, — солдат из глухой деревушки. Победим, — привезу, пусть она поглядит, как цветут апельсины, ступит в море, — она ведь его отродясь не видала, пусть ей сердце порадуют лодки и корабли. Мир настал. И сочится кровью олива, растекается на поле кровь. * * * «Едкий дым табака — как туман, сквозь него я гляжу…» Едкий дым табака — как туман, сквозь него я гляжу на поверхность французской реки; маслянистая зелень воды за собой увлекает жалкий мусор, отбросы, обломки. Но из окон моих не увидеть ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях. Погрузить, что ли, руки в холодную жидкую грязь, преградить, оттолкнуть, кулаками заткнуть эти гнусные пасти клоак, изрыгающих смрадную муть… Но из окон моих не увидеть ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях. Я гляжу на плывущий лоскут свежесодранной шкуры, бычьей шкуры лоскут, вместе с ним привиденья утопленных воплей плывут, к морю, к морю, к пустынному морю плывут. Но из окон моих не увидеть ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях. Бычьей шкуры лоскут, горемычный скиталец речной, я гляжу на тебя, и из глаз слезы льются и льются рекой, забывая, что им полагается каплями скупо сочиться. Но из окон моих не увидеть ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях. * * * «Бедный бык! Пробудишься ли ты от туманной дремоты…»
Бедный бык! Пробудишься ли ты от туманной дремоты, спеленавшей тебя с головой? Ты стряхнешь ли назойливых оводов сильным хвостом, ты омоешь ли в море бессилие сомкнутых век, возвращая зрачкам их былую, их свежую зоркость? Ты лежишь, захлебнувшись в крови, ты раздавлен потемками, страхом, ты мычишь, ты взываешь, ты ждешь, что пробьется сквозь ночь розовеющий отблеск рассвета, и поднимешь ты пики рогов. А пока золотистые чайки да случайные стайки пернатых гостей из лесов и полей вьют над ними венки, вьют венки из надломленных крыльев и жалобных криков. На дельфинах плывут утонувшие дети вдоль каймы помертвелых твоих берегов, истекающих маслом и кровоточащих вином из разбитых давилен; ты уходишь все дальше, все дальше, скрываясь из глаз, мне одно оставляя желанье, одну лишь надежду — что восстанешь ты снова над морем и опять засияют над бычьим упругим хребтом солнце, звезды, луна… * * * «Призна́юсь, бык, что ночи напролет…» Призна́юсь, бык, что ночи напролет в Америке тебя я вспоминаю, и въявь необитаемые сны мне снятся — сны по имени Отчизна. Мой одинокий гость, мой добрый друг, и здесь ты достаешь меня и студишь горячечный мой жар, палящий жар от шпаги, что вонзилась в твой загривок. Ах, если б сном забыться, отдохнуть, — мне и тебе, обоим нужен отдых. Ах, если б я, простертый на постели, мог задремать хотя бы на заре! Но нет… Встаю с набрякшими глазами, в мозгу одна лишь мысль — мысль о тебе; при свете звезд другого полушарья хочу тебе об этом рассказать. * * * «Ты восстанешь еще, ты поднимешься на ноги снова…» Ты восстанешь еще, ты поднимешься на ноги снова, горделиво закинешь рога, непокорен и дик, будешь травы топтать и взбираться по склонам, ты, зеленый воскреснувший бык. И деревни убегут от проселков своих ради встречи с тобой. И у рек распрямятся сутулые плечи, и клинки ручейков выйдут снова из ножен земли, чтобы мертвые пальцы иссохших деревьев ликованьем победы цвели. И отары убегут от своих пастухов ради встречи с тобой. И моря, омывая тебя, воспоют тебе славу, вновь ты будешь свободно пастись среди гор и равнин, вольный бык, вновь ты станешь, как прежде, навсегда сам себе властелин. И дороги убегут от своих городов ради встречи с тобой. |
