ПЕСНИ К ГИОМАР{97} Перевод Ю. Петрова I Что в ладони твоей, разглядеть я не мог: то ли желтый лимон, полный летних лучей, то ли ниточка светлого дня? О моя Гиомар, золотистый комок, улыбалась ты для меня. Я спросил: «Что же это такое? Это время, которое стало лимоном?» Он был выбран твоею рукою из всего, что вырастил сад. То напрасное время, когда с небосклоном не хотел разлучиться чудесный закат? Одиночества жар, колдовской, золотистый? Отраженный в спящей воде силуэт? От горы до горы раскаленный рассвет истый? Зеркала, где смутны и неясны черты декораций той темноты, что любовью разбита была? II Мне снилась ты над рекою в глубинах высокого сада, сад времени замкнут, спокоен, крепка, холодна ограда. Какая-то странная птица поет и нежно и жадно там, где святость ручья струится, сама — вся ручей, вся жажда. С тобой, Гиомар, мы сами, с тобою, моя родная, придумали сад сердцами… Друг друга там наполняя, часы сочетаются наши, гроздья снов мы, их сок, их налив выжимаем в чистые чаши, мира двойственность позабыв. (В нем и то, что и ты и я — как газель и лев, но своя для обоих тропа к водопою; в нем и то, что любви судьбою не дано стать счастливым сном: одиночества два в одном сочетанье меня с тобою.) Тебе моря творят буруны в пене, и радуга — сиянье над горами, фазан рассветный — пенье, оперенье, сова творит очей огромных пламя — тебе, о Гиомар! III Мысль твоего поэта с тобою. У небосклона — дали лимонного цвета, а поле — бледно-зелено. Гиомар, с тобою в пути мы, нас вбирает нагорье сонно, и уходит неотвратимо по деревьям день утомленный. Поезд рельсы и день пожирает, дрок скрывается, тени прямы, вечер движется и стирает позолоту с Гуадаррамы. И любовник с богиней юной убегает, и яшмой лунной провожает их небосвод в путь, и поезда отзвук чугунный канул в дебри горных высот. Поле пусто, и небо строго, а вдали, за грядой гранита, за базальтовым отрогом бесконечность с морями слита. Мы свободны, ибо мы вместе. Даже если тиран незрячий — бог — пугает свирепой местью, угрожая нам неудачей, и на яростном вихре скачет, и уздою, как скакуна, укрощает разум горячий — все напрасно, любовь вольна. — Пишу из кельи путника сегодня, в минуту встречи, выдуманной мною. У ветра ливень радугою отнят, а у горы — страдание земное. На старой башне солнце догорает. О вечер тот, с живым, спокойным светом, сказавший, что ничто не умирает, — тот вечер, что любим твоим поэтом! И юный день — смуглы его колени, глаза светлы — и в роще, под дубами, над родником о страсти размышленье — к твоей груди прижаться, губ губами касаться! Все в апрельском свете реет, все во вчерашнем нынче, все в Доныне, где стройно и легко минуты зреют и плавно переходят в сумрак синий, в поющий полдень, в длящееся время, в тот хор, где рассветает, вечереет… …Тебе— моя тоска, моя пустыня. НОВЫЕ ПЕСНИ К ГИОМАР
Перевод Ю. Петрова I Лишь твой образ, лишь ты, как молнии вспышка средь моей темноты! На море, где, словно жар, обжигает песок золотой, так внезапно тело твое, Гиомар, с его розовой смуглотой! В тюрьме, на серой стене, или в нищей гостинице голой, во всем, что встретится мне, — только ветер и только твой голос; в серьгах твоих на лице моем, в холоде их перламутра, в дрожи, в ознобе горячечном, злом безумного утра; на моле, куда за ударом удар сновиденья рушатся бурей, и под пасмурной аркой бессонницы хмурой — всюду ты, Гиомар. Посмотри, как тобой я наказан, а повинен лишь в том, что тебя сам я создал, сам сотворил я, любя, и любовью навек теперь связан. II Выдумкой всякая страсть живет: сама назначает себе черед — час свой, и день, и год, влюбленного выдумает, а вслед возлюбленную, приносящую счастье; но если возлюбленной не было, нет — это не значит, что не было страсти. СМЕРТЬ АБЕЛЯ МАРТИНА
Перевод А. Гелескула Он решил, но видя света, что господь отводит взгляд, и подумал: «Песня спета. Что дано, взято назад». Хуан де Майрена. «Эпиграммы» |
