1903 Париж Мир Я помню этот мир, утраченный мной с детства, Как сон непонятый и прерванный, как бред... Я берегу его – единое наследство Мной пережитых и забытых лет. Я помню формы, звуки, запах... О! и запах! Амбары темные, огромные кули, Подвалы под полом, в грудях земли, Со сходами, припрятанными в трапах, Картинки в рамочках на выцветшей стене, Старинные скамьи и прочные конторки, Сквозь пыльное окно какой-то свет незоркий, Лежащий без теней в ленивой тишине, И запах надо всем, нежалящие когти Вонзающий в мечты, в желанья, в речь, во все! Быть может, выросший в веревках или дегте, Иль вползший, как змея, в безлюдное жилье, Но царствующий здесь над всем житейским складом, Проникший все насквозь, держащий все в себе! О, позабытый мир! и я дышал тем ядом, И я причастен был твоей судьбе! Я помню: за окном, за дверью с хриплым блоком Был плоский и глухой, всегда нечистый двор. Стеной и вывеской кончался кругозор (Порой закат блестел на куполе далеком). И этот старый двор всегда был пуст и тих, Как заводь сорная, вся в камышах и тине... Мелькнет монахиня... Купец в поддевке синей... Поспешно пробегут два юрких половых... И снова душный сон всех звуков, красок, линий. Когда въезжал сюда телег тяжелый ряд, С самоуверенным и беспощадным скрипом, — И дюжим лошадям, и безобразным кипам, И громким окрикам сам двор казался рад. Шумели молодцы, стуча вскрывались люки, Мелькали руки, пахло кумачом... Но проходил тот час, вновь умирали звуки, Двор застывал во сне, привычном и немом... А под вечер опять мелькали половые, Лениво унося порожние судки... Но поздно... Главы гаснут золотые. Углы – приют теней – темны и глубоки. Уже давно вся жизнь влачится неисправней, Мигают лампы, пахнет керосин... И скоро вынесут на волю, к окнам, ставни, И пропоет замок, и дом заснет – один. Я помню этот мир. И сам я в этом мире Когда-то был как свой, сливался с ним в одно. Я мальчиком глядел в то пыльное окно, У сумрачных весов играл в большие гири И лазил по мешкам в сараях, где темно. Мечтанья детские в те дни уже светлели; Мне снились: рощи пальм, безвестный океан, И тайны полюсов, и бездны подземелий, И дерзкие пути междупланетных стран. Но дряхлый, ветхий мир на все мои химеры Улыбкой отвечал, как ласковый старик. И тихо надо мной – ребенком – ник, Громадный, неподвижный, серый. И что-то было в нем родным и близким мне. Он глухо мне шептал, и понимал его я... И смешивалось все, как в смутном сне: Мечта о неземном и сладкий мир покоя... ............................... Недавно я прошел знакомым переулком И не узнал заветных мест совсем. Тот, мне знакомый, мир был тускл и нем — Теперь сверкало все, гремело в гуле гулком! Воздвиглись здания из стали и стекла, Дворцы огромные, где вольно бродят взоры... Разрыты навсегда таинственные норы, Бесстрастный свет вошел туда, где жалась мгла. И лица новые, и говор чужд... Все ново! Как сказка смелая – воспоминанья лет! Нет даже и во мне тогдашнего былого, Напрасно я ищу в душе желанный след... В душе все новое, как в городе торговли, И мысли, и мечты, и чаянья, и страх. Я мальчиком мечтал о будущих годах: И вот они пришли... Ну что же? Я таков ли, Каким желал я быть? Добыл ли я венец? Иль эти здания, все из стекла и стали, Восставшие в душе как призрачный дворец, Все утоленные восторги и печали, Все это новое – напрасно взяло верх Над миром тем, что мне – столетья завещали, Который был моим, который я отверг! 1903
Москва IN HАС LACKIMARUM VALLE[12] Весь долгий путь свершив, по высям и низинам, Твои зубцы я вижу, наконец, О горный кряж веселости и смеха! В рассветный час ты вырос исполином, Как до небес воздвигнутый дворец, И гулко на привет твое мне вторит эхо. За мной падений стыд и боль палящих ран, Теснины скал и быстрины потоков, За мной покинутый в равнине бранный стан, За мной пустыня – мир безумцев и пророков. Кругом меня – немые тополя, Как женщины, завернутые строго. Свивается причудливо дорога, Вся белая, мглу надвое деля. И лилии, закрыв в сыром тумане Кадильницы ночных благоуханий, Сгибают выгибы упругого стебля. Чу! ближний ключ запел неравномерно... Долина слез! чье имя как печаль! Как все в тебе неясно и неверно. Но для меня уже белеет даль, Я вышел из страны позора и успеха, Снимаю я с своей главы венцы. Уже блестят в огне, уже блестят зубцы, Твои – о кряж торжественного смеха! Я взойду при первом дне Хохотать к зубцам, на выси, И на смех завторят мне Неумолчным смехом рыси. Стану рыскать наугад Вверх и вниз я лугом, лесом: Встречный друг и вечный брат С нимфой, с зверем, с богом, с бесом. Повлекут меня с собой К играм рыжие силены; Мы натешимся с козой, Где лужайку сжали стены. Всем настанет череда Выпить острый сок услады. Лица скроют от стыда В чащах белые дриады. Зазовут меня в свой грот Скальных недр владыки – гномы. Буду пить я дикий мед, Гость желанный и знакомый. Я сдою им про Грааль, То-то будет им веселье! Подарит мне Рюбецаль На прощанье ожерелье. Канет в сумрак летний зной, Лунный глаз проглянет слева, — Обручальный перстень свой Мне подаст лесная дева. Я его, склонясь, приму, Уроню свой плащ багровый... Ночь длинней протянет тьму, Отлетят ночные совы. Я к вам вернусь, о люди, – вернусь, преображен, Вся жизнь былая будет как некий душный сон. Я к вам вернусь воскресшим, проснувшимся от сна... Волна волну стирает, и все ж она – волна. И я иной, чем прежде, но все же это – я, И песнь моя другая, но это – песнь моя. Никто ее не может сложить, как я могу, А тайну прошлых песен я в сердце берегу. И все мои напевы еще подвластны мне: И те, что пел я в детстве, и те, что пел во сне. Дано мне петь, что любо, что нравится мечтам, А вам – молчать и слушать, вникать в напевы вам! И что бы ни задумал я спеть – запрета нет, И будет все достойно, затем, что я – поэт! И в жизнь пришел поэтом, я избран был судьбой, И даже против воли останусь сам собой. Я понял неизбежность случайных дум своих, И сам я чту покорно свой непокорный стих. В моем самохваленьи служенье богу есть, — Не знаю сам, какая, и все ж я миру весть! |
