1912 Петербург Здесь снов не ваял Сансовино, Не разводил садов Ле-Нотр. Все, волей мощной и единой Предначертал Великий Петр. Остановив в болотной топи Коня неистового скок, Он повернул лицом к Европе Русь, что смотрела на Восток; Сковал седым гранитом реки, Возвысил золоченый шпиль, Чтоб в ясной мгле, как призрак некий, Гласил он будущую быль. Вдали – поля, поля России, Усталый труд, глухая лень, Всё те же нивы вековые Всё тех же скудных деревень; Вдали, как редкие цветенья, Шумят несмело города, В краях тоски и униженья, Былого рабства и стыда. Но Петроград огнями залит, В нем пышный роскоши расцвет, В нем мысль неутомимо жалит, В нем тайной опьянен поэт, В нем властен твой холодный гений, Наш Кесарь-Август, наш Ликург! И отзвуком твоих стремлений Живет доныне Петербург! 1912 Три кумира В этом мутном городе туманов, В этой, тусклой безрассветной мгле, Где строенья, станом великанов, Разместились тесно по земле, — Попирая, в гордости победной, Ярость змея, сжатого дугой, По граниту скачет Всадник Медный, С царственно протянутой рукой; А другой, с торжественным обличьем, Строгое спокойствие храня, Упоенный силой и величьем, Правит скоком сдержанным коня; Третий, на коне тяжелоступном, В землю втиснувшем упор копыт, В полусне, волненью недоступном, Недвижимо, сжав узду, стоит. Исступленно скачет Всадник Медный; Непоспешно едет конь другой; И сурово, с мощностью наследной, Третий конник стынет над толпой, — Три кумира в городе туманов, Три владыки в безрассветной мгле, Где строенья, станом великанов, Разместились тесно по земле. 1 декабря 1913 «Бахус» Рубенса Бахус жирный, Бахус пьяный Сел на бочку отдохнуть. За его плечом – багряный Женский пеплум, чья-то грудь. Бочка словно тихо едет, Словно катится давно, Но рукой привычной цедит В чашу женщина вино. Весел бог черноволосый, Ждет вечерней темноты; Кое-как льняные косы У подруги завиты. Скрыто небо черной тучей, Мгла нисходит на поля... После чаши – ласки жгучи, И желанный одр – земля! Но, забыв про грезы эти, Опрокинув к горлу жбан, Жадно влагу тянет третий... Ах, старик, ты скоро – пьян. Только девочке-малютке Странно: что же медлит мать? Только мальчик, ради шутки, Рубашонку рад поднять. Из пяти – блаженны двое; Двум – блаженство знать потом; Пятый ведал все земное, Но блажен и он – вином. 1912
Фиолетовый В душевной глубине Есть мысли тайные в душевной глубине. А. Майков Пускай в душевной глубине И всходят и зайдут оне, Как звезды ясные в ночи. Ф. Тютчев Новая сестра Вкруг меня наклоняется хор возвратившихся дев... «Все напевы» Здравствуй, здравствуй, новая сестра, К нам пришедшая, с тоской во взоре, В час, когда дорога серебра Перешла олуненное море! Пышен твой причудливый наряд, Крупны серьги из морских жемчужин, Ярок над челом алмазов ряд, А над лоном пояс странно сужен. Кто ты? Полы храмовых завес Вскрыв, не ты ль звала служить Ашере? Иль тебе дивился Бенарес, Меж святых плясуний, баядере? Иль с тобой, забыв войну, Тимур На пушистых шкурах спал в гареме? Иль тебя толпе рабов Ассур Представлял царицей в диадеме? Все равно. Войди в наш тесный круг, Стань теперь для мира безымянной. Видишь: месяца прозрачный плуг Распахал уже простор туманный. Час подходит потаенных снов, Восстающих над любовным ложем... Мы, заслыша предрешенный зов, Не сойти к избранникам не можем. Будь готова к буйству новых пляск И к восторгу несказанных пыток, Чтоб излить вино запретных ласк, Словно смешанный с огнем напиток! Будь готова, новая сестра, Наклоняясь к тайнам изголовий, Досказать начатую вчера Сказку счастья, ужаса и крови! 22 июля 1913 Умирающий день Минувший день, склоняясь головой, Мне говорит: «Я умираю. Новый Уже идет в порфире огневой. Ты прожил день унылый и суровый. Лениво я влачил за часом час: Рассвет был хмур и тускл закат багровый. За бледным полднем долго вечер гас; И для тебя все миги были скудны, Как старый, в детстве читанный, рассказ. Зато со мной ты путь прошел нетрудный, И в час, когда мне – смерть, и сон – тебе, Мы расстаемся с дружбой обоюдной. Иным огнем гореть в твоей судьбе Другому дню, тому, кто ждет на смене. Зловещее я слышу в ворожбе Угрюмых парк. О, бойся их велений! Тот день сожжет, тот день тебя спалит. Ты будешь, мучась, плакать об измене, В подушки прятать свой позор и стыд, И, схвачен вихрем ужаса и страсти, Всем телом биться о ступени плит! Но день идет. Ты – у него во власти. Так молви мне: «прости», как другу. Я — День без восторгов, но и без несчастий!» В смущеньи слушаю; душа моя Знакомым предвкушением объята Безумной бури в бездне бытия... Как эти штормы я любил когда-то. Но вот теперь в душе веселья нет, И тусклый день жалею я, как брата, Смотря с тоской, что теплится рассвет. |
