Городская весна подошла, растопила Серый снег, побежали упрямо ручьи; Солнце, утром, кресты колоколен слепило; Утром криком встречали тепло воробьи. Утреню года Служит природа: С каждой крыши незримые брызжут кропила. Шум колес неумолчно поет ектеньи. Вот и солнце выходит, священник всемирный, Ризы – пурпур и золото; крест из огня. Храм все небо; торжественен купол сапфирный, Вместо бледных лампад – светы яркие дня, Хоры содружных Тучек жемчужных, Как на клиросах, в бездне лазури эфирной Петь готовы псалом восходящего дня! Лед расколот, лежит, грубо-темная груда; Мечет грязью авто, режет лужи трамвай; Гулы, топоты, выкрики, говоры люда. Там гудок, там звонок, ржанье, щелканье, лай... Но, в этом шуме Бедных безумий, Еле слышным журчаньем приветствуя чудо, Песнь ручьев говорит, что приблизился Май! 1—2 марта 1918 Закатная алость (Строфы) Закатная алость пылала, Рубиновый вихрь из огня Вращал ярко-красные жала. И пурпурных туч опахала Казались над рдяностью зала, Над пламенным абрисом Дня. Враги обступили Титана, В порфире разодранной, День Сверкал, огнезарно-багряный... Но облик пунцово-румяный Мрачили, синея, туманы И мглой фиолетовой – тень. Там плавились жарко металлы, — Над золотом чермная медь; Как дождь, гиацинты и лалы Спадали, лучась, на кораллы... Но в глубь раскаленной Валгаллы Все шло – лиловеть, догореть. Взрастали багровые злаки, Блистая под цвет кумача; Пионы, и розы, и маки Вжигали червонные знаки... Но таяли в вишневом мраке, Оранжевый отсвет влача. Сдавались рудые палаты: Тускнел позлащенный багрец; Желтели шафраном гранаты; Малиновый свет – в розоватый Входил... и червленые латы Сронил окровавленный жрец. Погасли глаза исполина, И Ночь, победившая вновь, Раскрыла лазурь балдахина... Где рдели разлитые вина, Где жгли переливы рубина, — Застыла, вся черная, кровь. 1917 Голос иных миров[130] (Строфы) Молитва (Строфы) Благодарю тебя, боже, Молясь пред распятьем, За счастье дыханья, За прелесть лазури, Не будь ко мне строже, Чем я к своим братьям, Избавь от страданья, Будь светочем в буре, Насущного хлеба Лишен да не буду, Ни блага свободы, В железах, в темнице; Дай видеть мне небо И ясному чуду Бессмертной природы Вседневно дивиться. Дай мужество – в мире Быть светлым всечасно, Свершать свое дело, И петь помоги мне, На пламенной лире, Все, все, что прекрасно, И душу и тело, В размеренном гимне! Сентябрь 1917
Примечания Часть I Опыты по метрике и ритмике «Оригинальность, – говорит Эдгар По (в статье „Философия творчества“), – отнюдь не является, как это полагают некоторые, делом простого побуждения или интуиции... Чтобы быть найденной, она должна быть тщательно отыскиваема». Эдгар По говорит это именно об оригинальности ритмов, сказав ранее: «Возможные разнообразия размера и строфы абсолютно бесконечны. Однако же в течение целых столетий ни один человек не сделал или никогда, по-видимому, не стремился сделать в стихах что-нибудь оригинальное». Последнее сказано слишком резко: и до Эдгара По все лучшие поэты и стремились «сделать» и «делали» оригинальное в области ритма: прежде всего – прямые предшественники Эдгара По, романтики начала XIX века, Шелли, Ките, Кольридж, раньше них Блэк, еще раньше Спенсер и мн. др. В двух других своих утверждениях автор «Ворона» прав безусловно: возможные разнообразия стихотворных форм абсолютно бесконечны, но, чтобы найти что-либо оригинальное, надо его искать. Несправедливый упрек, брошенный Эдгаром По поэтам «в течение целых столетий», должно принимать поэтому в следующем смысле: возможно бесконечно разнообразить форму, надо только искать, а вы искать не хотели и довольствовались шаблонами и в размерах, и в построении строф! Известно, что сам Эдгар По в таком грехе неповинен: почти каждое его стихотворение оригинально и по метру, и по строфе. Оригинальность, в области размеров, может быть двоякая: поэт может пользоваться или новыми элементами, еще не испробованными (или мало распространенными) в поэзии его страны, или новой комбинацией элементов обычных, широко распространенных; то и другое может дать и новые, оригинальные метры, и новые, оригинальные ритмы. Эдгар По, в частности, обращался обычно, как он и сам признается, ко второму из этих приемов, то есть брал привычные элементы, но комбинировал их по-новому: так построен и метр «Ворона». Как ни велико число возможных элементов метра (стоп), оно, для стихосложения каждого языка, все же есть величина конечная. Можно построить тысячи разных метров, чистых и сложных, но все же в конце концов все мыслимые сочетания стоп окажутся исчерпанными. Кроме того, оригинальное в этом отношении – относительно Размеры, еще оригинальные для наших дней (так как ранее не пользовались ими), легко могут стать банальными через десятилетии, если ими начнут широко пользоваться. Дактилический гексаметр по-русски был оригинален под пером Н. Гнедича, но для нас это – один из обычнейших метров. То же самое должно сказать и о совершенно «новых» ритмах, под чем можно разуметь только ритмы нового, еще не испробованного метра. Каждый вновь введенный в поэзию метр приносит с собою огромное количество новых ритмов этого стиха. Гнедич обогатил русскую поэзию дактилическим гексаметром (как известно, испробованным раньше того В. Тредьяновским и др., но без успеха); гексаметр представляет сотни различных ритмов этого стиха, среди которых многие найдены лишь позже Н. Гнедича. Точно так же введение в русскую поэзию ямбического триметра (Вяч. Ивановым и пишущим эти строки, хотя и у нас были свои предшественники) обогатило русский стих одним метром и сотнями его ритмов, которые, в свое время, все были «новыми». И все же число таких «новых» ритмов настолько же конечно, как и число возможных метров. |
