Я здесь, Истон здесь, и где–то в самом ближайшем будущем я буду окружена им, наедине. Это знание заставляет мою улыбку растягиваться, в то время как Истон крадет еще один взгляд в мою сторону, и я беззвучно говорю: «Прости».

Он мягко качает головой, его ответная улыбка захватывает дух, пока я впитываю его. Он одет во все черное, включая джинсы и ботинки, а также кожаные манжеты, в которые я вцепилась зубами, оставив вмятины на них в прошлый раз, когда он грубо взял меня. Вид их заставляет меня снова пережить это на мгновение, в то время как я сжимаю бедра.

Истон хватает бутылку воды поблизости, залпом выпивая ее, в то время как в зале начинается бедлам. Он оглядывается на группу, его выражение лица слегка озадаченное, в то время как Так, ЭлЭл и Сид все кивают ему, словно не могут поверить, что это тоже их реальность.

Совершенно ясно, что он наслаждается жизнью сполна, и они чувствуют то же самое. Какие бы разногласия у него ни были с ЭлЭлом, похоже, они были отброшены, чтобы насладиться этим. Истон подходит неторопливой походкой к микрофону, его врожденная внутренняя уверенность в действии, когда он сжимает его.

– Огромное вам спасибо, Солт–Лейк–Сити, – он указывает в сторону группы. – Поаплодируйте группе REVERB.

Ответ посылает волну гордости через меня. Я качаю головой, пораженная путем, который они прошли до сих пор, вместе с переменой в том разрывающемся на части мужчине, с которым я познакомилась, в сравнении с захватывающим дух исполнителем, источающим уверенность, в нескольких шагах от меня. Мое восхищение им растет, когда он снова берет слово.

– Я знаю, что вам, ребята, есть чем заняться в вашей сложной жизни, но нам было интересно, найдется ли у вас время еще на одну песню?

Истон ухмыляется в ответ, скромно окидывая взглядом толпу. Зарождающаяся эмоция, ясная на его лице, лишь усиливается видом него на большом экране, который расположен на сцене позади группы. Затем перспектива меняется на вид от Истона, когда оператор сканирует зал, и я разеваю рот, когда мне открывается его вид.

– Как насчет того, чтобы сначала задать настроение?

В одно мгновение зал окутан темнотой. Ожидание сгущает воздух, и требуется несколько минут, чтобы шум стих, прежде чем бархатный голос Истона разносится повсюду.

– Здесь довольно темно. Могу я попросить помощи у вас, Солт–Лейк–Сити?

Потемневший стадион ревет в ответ, экран больше не дает доступа к виду на зал. Не в силах сдержаться, я подбираюсь к краю сцены и заглядываю в толпу. Вид тысяч парящих огней заставляет меня перехватить дыхание, в то время как они продолжают вспыхивать, сотнями за раз.

– Идеально. Спасибо, – говорит Истон, как раз перед тем, как единственный луч прожектора освещает его, где он теперь сидит за своим пианино, лицом ко мне. Я сияю от того факта, что теперь он гораздо ближе, чем когда пел в микрофон. С того места, где я стою, я могу видеть его четко – и напряжение его челюсти, и даже свет в его глазах. Истон устраивается поудобнее за пианино, в то время как все мы остальные ждем, затаив дыхание, той кавер–версии, что он запланировал. Как я ни старалась, Истон неизменно отказывается раскрывать, какую именно кавер–песню он исполнит на своем следующем шоу, несмотря на все мои попытки подкупить его. Даже когда я становилась сексуально изобретательной, у меня ничего не вышло.

Устроившись поудобнее, Истон наклоняется и обращается к нам, в то время как его пальцы перебирают клавиши пианино.

– Сегодня вечером я попробую кое–что, так что прошу меня простить.

В ответ ему звучит еще один гул обожания, который дарит ему одну из его фирменных полуулыбок. Своего рода флирт, хотя он и так уже держит всех в своей руке. Поправившись в последний раз, он откидывает с лба мокрые волосы, открывая моему взгляду его безупречное лицо. Он никогда еще не казался мне таким прекрасным, моя сверхновая звезда, так ярко сияющая в своей стихии. Он счастлив, и это так очевидно.

– Я одолжил эту песню у друга семьи, – говорит он. – Он учил меня играть на пианино, так что не думаю, что он будет против.

Он готовится играть, а зал затихает еще больше, единственный луч прожектора на нем приглушается. Истон опускает подбородок, и откуда–то со сцены начинает звучать синтезированная, но прекрасная мелодия. Истон вскоре присоединяется, но тут же сбивается, бормоча:

– Черт, что ж, возможно, он будет против этого. Прости, Крис.

Его смущенный смешок вызывает волну ободряющих и поддерживающих возгласов, и я не могу сдержать улыбку.

Он нервничает.

Такая искренняя уязвимость, которую он выставляет на всеобщее обозрение, перед миром, которого он боится, заставляет мои глаза наполняться слезами, когда он начинает снова. В этот волшебный момент, когда все, что я к нему чувствую, грозит разорвать меня изнутри, он уносит нас всех в самом прекрасном из мелодий.

Вскоре после этого Истон начинает петь первые строки – о том, что потерян, о внутренней борьбе, – и тут же поднимает глаза на меня. За несколько прерывистых вдохов я вновь переживаю первую нашу встречу взглядами в баре и тот миг, когда он протянул мне руку в саду. В моих глазах уже блестят слезы, я смотрю на него, а вся наша история разворачивается через выбранную им кавер–песню. В тексте Истон поет о состоянии мира, о наших различиях, о принадлежности, на которую мы все надеемся... и о том, как нашел ее в глазах другого человека.

И тут я понимаю: он поет серенаду для меня, поет мне, и эта песня – о нас. Я заново переживаю все это, а в груди у меня все сжимается. Спустя еще несколько тактов и пронзительных строк, группа начинает подыгрывать, расположившись вокруг него в кромешной тьме.

Истон возвышает голос, поднимая его на нереальный уровень, и каждая строфа бьет в самую мою душу. Я позволяю слезам течь по щекам. Сердцебиение учащается, в груди все сжимается, и мне вспоминаются его слова в Сиэтле:

«Я хочу, чтобы ты запомнила этот момент, прямо сейчас, прямо здесь, только ты и я в грёбаном внедорожнике, едем в никуда. Пообещай, что запомнишь это».

– Здесь только мы, – шепчу я, завороженная, глядя на него, а он полностью пленяет меня. Неуклонно притягивая меня все ближе и ближе к себе, несмотря на расстояние между нами. Сейчас я не чувствую и дюйма этого расстояния, и никогда в жизни не испытывала ничего подобного – этой близости, этого чувства полной принадлежности кому–то.

Это нельзя купить или разлить по бутылкам.

Это нельзя воспроизвести, скопировать или подделать.

Быть с Истоном в любом качестве – все равно что пытаться ухватиться за падающую звезду, и где–то внутри я знаю: если я не наслажусь этим временем с ним, я попросту его упущу, пока он сияет так ярко. Даже если кажется невозможным, что это сияние когда–либо угаснет, я точно знаю – я хочу гореть вместе с ним так долго, как это только возможно.

Нет... С этим чувством не сравнится ничто, и потому оно и есть смысл жизни. Любовь – это предназначение, принадлежность и сама суть жизни.

Он продолжает петь о том, какое влияние я на него оказываю, его голос ласкает все мое существо, с головы до пят покрывая мурашками и навсегда впечатываясь в мое сердце. С каждым плавным движением его языка – его слишком смертоносного оружия, против которого нет никакой брони, – игла вонзается глубоко, наполняя меня эйфорическим, неописуемым кайфом.

Окруженная тысячами, я в его плену, и я беспомощно осознаю, что я безвозвратно, безнадежно и отчаянно влюблена в Эллиота Истона Крауна.

Возможно, теперь он рок–звезда, но для меня он прежде всего человек, который проник внутрь с нежной душой и обнаружил мои сокровенные тайны, прежде чем заставил меня принять части себя самой и то, чего я хочу. Человек, который заставил меня чувствовать себя значимой в то время, когда я сомневалась в своем пути и во всем, что, как мне казалось, я знала. Человек, который затем освободил меня, позволив стать той женщиной, какая я есть, и одновременно подарил зависимость от новых потребностей. Потребностей, которые он сам пробудил и создал, прежде чем одарить меня той самой любовью, о которой я мечтала. Любовью, которую я надеялась познать.