Отец одним шагом приближается ко мне и поднимает мои забинтованные пальцы.

– Ты, блять, истекаешь кровью на свой же Strat (примечание: сленг для электрогитары Fender Stratocaster). Пора передохнуть. Ты выжимаешь из них и из себя все соки.

– Он может это сделать. Он играет лучше, чем сейчас.

– Он это знает, и это его только бесит. Просто дай ему прийти в норму.

Я сжимаю кулаки в своих волосах и тяжело выдыхаю, а отец усмехается.

– Ты придаешь слишком много значения не тому дерьму. Ваше общее звучание – слаженное, Ист, чертовски почти безупречное, так что прояви к ним немного, блять, снисхождения.

– Пап, ты не можешь вмешиваться.

Сигарета болтается у него на губах, зажигалка наготове, он пригвождает меня взглядом.

– Не начинай. Я не сказал ни слова в той комнате без твоего разрешения.

– Тебе никогда не приходило в голову, что это ты заставляешь их нервничать?

Он фыркает, зажигая сигарету, и говорит на выдохе:

– Может они и профессионалы, но ни один из них не может по прихоти поменяться инструментами и играть с таким же мастерством, как ты. Слава богу, они этого еще не поняли. Это только унизит их, но чем больше ты указываешь, тем больше они это осознают.

– Ладно, – резко говорю я, чувствуя, как адреналин, бьющий во мне, начинает спадать. Я вымотан. Мы все вымотаны. Мы пашем как проклятые уже целый месяц, чтобы собрать наше звучание воедино. У нас осталось всего несколько дней перед туром, а мы еще не там, где я хочу нас видеть. То, что у нас были лишь недели на совместные репетиции, – моя вина, из–за моей нерешительности с релизом. В их защиту скажу, что они репетировали свои партии соло, находясь наготове на случай, если я решусь на релиз.

Теперь, когда у меня на руках порох, я чувствую, как давление нарастает с каждым днем.

– У тебя есть время, – отец читает мои мысли, предлагая уверенность. – Мы и близко не были настолько сильны в течение всего нашего первого тура.

– Я тебя услышал, – повторяю я, пока он затягивается сигаретой и с недоверием качает головой.

– Нет, не слышишь. И то, что ты думаешь, будто это я их запугал, просто смешно. – Он выпускает ровную струйку дыма. – Дело в том, что они вообще не были готовы к тебе. Подумай о своей задаче, сынок. Ты требуешь, чтобы они освоили песню с разными размерами, которая начинается на четыре четверти, переходит на три четверти, а потом местами сбивается. И потом еще смена в припеве. Песню, с которой они до сегодняшнего дня были лишь смутно знакомы. Это все равно что вручить гребаному четырехлетке его первую скрипку и ноты Моцарта в первый же день.

Прочитав мое выражение лица, он с гордостью ухмыляется.

– Не знаю, любить мне или ненавидеть то, что ты все еще не веришь мне, но то, – он большим пальцем показывает через плечо, – что происходит там, не имеет ко мне никакого отношения.

Он бросает сигарету и тушит ее ногой, прежде чем подойти ко мне вплотную.

– Ты не можешь позволять разочарованию и гневу захлестнуть себя, иначе можешь прямо сейчас закругляться. Нравится тебе это или нет – и впервые в твоей жизни – у тебя есть группа, и тебе придется научиться ладить с другими. Хватит быть таким эгоистом в своих требованиях и признать, что твое дарование – один на миллиард. Ты прекрасно знаешь, как играть в связке с другими музыкантами, потому что ты играл с одними из лучших.

– Мы можем лучше, – бормочу я.

– Совершенство – это иллюзия. Половина удовольствия от игры в группе – это совместная тонкая настройка звука и слияние их творчества с твоим. Ты должен отпустить часть этого въевшегося в тебя контроля.

Спина начинает высыхать от пота, пока я обдумываю его слова. Мне нужен душ и день сна. Значительная часть моего раздражения не имеет ничего общего с нанятыми несколько месяцев назад музыкантами, а связана с женщиной, которая оставила меня запертым между головокружением и неудовлетворенным любопытством. Я предсказывал еще до ее отъезда, что время и расстояние ничего, черт возьми, не сделают ни с тем, ни с другим, и оказался абсолютно прав. Вместо того чтобы зацикливаться на том, что мне неподвластно, я с головой ушел в оттачивание того, что могу контролировать.

– Ладно.

Отец, кажется, удовлетворен, разворачивается и уходит обратно в студию. Когда я за ним заходим, я вижу, как три пары глаз поднимаются поверх его плеч и тревожно останавливаются на мне, подтверждая его слова. Я дотошен и часто бываю перфекционистом. При записи я считаю хорошим тоном точно закреплять мелодии и ноты такими, какими я их задумал. Но если я хочу, чтобы это сработало, мне придется оставить часть этого перфекциониста за дверью студии.

Приняв быстрое решение, я смотрю на ЭлЭла, с которым мы сражаемся за ведущую партию уже добрых два часа из–за сложности песни.

– Еще раз, – говорю я, убрав требовательность из тона, – на этот раз следуй за мной до раздела.

ЭлЭл технически наш основной гитарист, так что я ожидал некоторого сопротивления. Вместо этого он похрустывает шеей, прежде чем поправить ремень гитары, как раз когда Так поднимает свои барабанные палочки. Выглядя скучающим, что, кажется, обычная манера нашего басиста, Сид швыряет пустую пивную бутылку в мусорное ведро, прежде чем тоже надеть ремень.

Хотя они и профессионалы, все они – опытные участники групп, которым так и не удалось достичь успеха по меркам индустрии, я изрядно гонял их. Они, в основном, принимали это стоически. Сегодня я вывел их за пределы их возможностей и был вознагражден, увидев шок на лице Така. Он удивил самого себя, что я счел небольшой победой, но это было часами ранее. Даже его адреналин начинает иссякать.

– Мы слишком, блять, близки к цели, чтобы сдаваться. – Я смотрю на каждого из них, перебирая несколько аккордов и расслабляя позу. – Так что просто отдайте мне всё, что у вас есть, еще на семь минут. Семь минут. – Я ищу на их лицах облегчение от того, что это наша последняя попытка, и не нахожу его. Они тоже хотят ее покорить, и в этом я нахожу свое собственное утешение.

Я закрываю глаза и делаю успокаивающий вдох, пока Так щелкает палочками, задавая счет. Уже в первую минуту всё начинает ощущаться по–другому. Мое дыхание становится тяжелым между игрой и пением, и я перевожу взгляд на ЭлЭла, который быстро бледнеет, но сохраняет ритм со мной, словно мы занимаемся этим годами, а не неделями.

Мои губы растягиваются в легкой ухмылке, когда мы преодолеваем первое препятствие. Именно тогда я вижу, как в глазах ЭлЭла возвращается решительный огонек, а его уверенность частично восстанавливается.

Из–за наших изнурительных репетиций эти парни остаются для меня чужими в личном плане. На данный момент наша единственная общая почва – это оттачивание нашего звука для тех немногих выступлений, что нам удалось набрать с момента моего релиза. Я выявил их недостатки так же дотошно, как и свои собственные. То, что они осознают их, и то, что отец вовремя подал разумный совет, когда его попросили, изменило всё.

Мы выкладываемся по полной: я и ЭлЭл ведем дуэль, уплотняя звучание одной из самых известных металических гитарных соло–партий, пока я яростно выкрикиваю текст. Когда Так безупречно исполняет брейк, а мы с ЭлЭлом легко и непринужденно синхронизируем наши соло, по моим венам начинает разливаться победа. Когда последние ноты пронзают воздух, мы молча смотрим на отца, и его ослепительная ухмылка подтверждает то, что мы все и так уже поняли, прежде чем он выкрикивает:

– О, да, черт возьми, вы только что сделали это!

Мы вчетвером ревем от победы, Сид открывает еще по пиву в знак празднования и раздает остальным холодные бутылки. Я прибавляю громкость, впитывая этот момент, бросая взгляд на троих парней, с которыми я вот–вот отправлюсь в путешествие, которое представлял себе тысячу раз и больше с тех пор, как начал записываться. Подойдя к ближайшему столу, я поднимаю эскиз, над которым провел несколько часов.