И исчезла.

Тут же в коридоре загрохотали сапоги, и в каморку ворвались охранники.

Ошалевший от пережитого ужаса Ендрек не то что не сопротивлялся, а даже не пытался заговорить с ними.

Может, и к лучшему. Обошелся без лишних тумаков…

Его приволокли – именно приволокли, ибо ноги студиозуса с трудом подчинялись хозяину – в ярко освещенную комнату и сноровисто распяли на деревянной раме. Локти и запястья, колени и щиколотки оказались в прочных кожаных петлях. Ремни широкие – вырваться не вырвешься, но и не повредишь ничего, пытаясь освободиться. Голову поперек лба тоже охватили ремнем и плотно притянули затылком к гладкой деревяшке.

Сопротивляться Ендрек не смог бы, даже если бы захотел.

Двое тюремщиков (или палачей?) действовали ловко и слаженно, показывая многолетнюю выучку. У одного – невысокого и крепкого, как гриб-боровик, – проваленное переносье навевало навязчивые мысли о съедающей его дурной болезни. Второй уродился настоящим великаном. Куда там побитому сотником Войцеком леснику! Просто человек-гора. Ноги толщиной с туловище студиозуса, грудная клетка, не уступающая лошадиной, шея, плавно переходящая в голову. На лице силача застыла глуповатая улыбка, но маленькие прищуренные глазки смотрели цепко и не обещали жертве ничего хорошего при попытке сопротивления.

Великан, которого напарник назвал нехитрым прозвищем – Кумпяк, взялся за свисающую откуда-то из-под потолка цепь, крякнул, подналег, и Ендрек ощутил, что взмывает вверх вместе с прочной рамой. Вскоре он оказался подвешенным горизонтально, лицом вниз над широким деревянным столом, поверхность которого покрывал сложный рисунок. Приглядевшись, медикус сумел разобрать сплетение отрезков и дуг. А когда понял, что именно видит, похолодел еще больше, чем при виде Мары-Смерти.

Как и всякий лужичанин, рожденный через много лет после Северной войны, Ендрек чтил закон о Контрамации, да и к любому волшебству, в сущности, относился с бессознательным подозрением. А столкнуться с запрещенным, подпольным чародейством вот так – нос к носу… Это уже слишком.

На столе была начертана магическая гексаграмма – довольно редко используемый реестровыми чародеями инструмент. Обычно они предпочитали пользоваться одной лишь силой духа, без предварительной подготовки. Но старинные книги сообщали, что вспомогательные рисунки – пентаграммы, гексаграммы и додекаграммы – могли усиливать мощь волшебства в разы, если не в десятки раз.

– Стой, стой, Кумпяк… – Безносый суетливо обежал вокруг стола и помог товарищу закрепить конец цепи на нарочно для этого вбитой в стену скобе. На речных судах, а Ендрек насмотрелся на них немало, путешествуя в Руттердах и обратно, такие называют киповыми планками.

В приоткрытую дверь, стремительно перешагнув порог, ворвался плечистый мужчина в темно-синих штанах, заправленных в высокие кавалерийские сапоги, и распоясанной рубахе, отделанной на вороте и манжетах золотой тесьмой. Глянул, выпятив тяжелую челюсть, на подобострастно согнувшегося Безносого.

– Так годится? – с трепетом в голосе проговорил тюремщик.

– Пойдет, – коротко бросил вошедший, и Безносый с Кумпяком просто расплылись, будто бы услышали обещание щедрой награды. – Все готово?

– Готово, пан чародей, готово…

Ендрек понял, что сбываются самые худшие предположения касательно его дальнейшей участи. Еще чуть-чуть, и он станет непосредственным участником, если не главным действующим лицом какого-то ужасного магического ритуала и останется в живых или нет – зависит только от милости Господа.

Волшебник отвернулся к стене, проверяя выставленные на полках предметы. Очевидно, магические талисманы. Точнее Ендрек сказать не мог, поскольку широкая спина чародея скрывала все надежнее глухого ставня.

«Побойтесь Господа, пан чародей», – хотел выкрикнуть студиозус, но вместо слов из его пересохшего горла вырвалось лишь жалкое блеяние.

Колдун обернулся, раздраженно посмотрел на него, а потом недовольно – на помощников.

– Сей же час поправим, – согнулся в подобострастном поклоне Безносый, а его товарищ-великан без лишних разговоров затолкал Ендреку в рот провонявшую пылью, прогорклым жиром да еще пропитанную чем-то непонятным, но исключительно мерзким на вкус тряпку. Представив только, чего он наглотается, медикус едва не зашелся в приступе рвоты, но его отвлекло новое действующее лицо – тот самый сероглазый шляхтич с ощутимым великолужичанским выговором, который сопровождал грозинчан ночью в лесу.

Пан Юстын Далонь вошел, остановился посреди комнаты, чуть смущенно огляделся по сторонам.

– Давай, давай, пан, заходи, – басовито прогудел чародей. – Раньше сядешь, раньше выйдешь, как шутят каторжане в Угорских карьерах мраморных.

– Полно тебе, пан Мржек, – вздохнул Далонь. – Судьба королевства в твоих руках, а ты все зубоскалишь…

Мржек!

Ендрек не раз слышал это имя от сотника Войцека Шпары, от Хватана и Грая и справедливо полагал, что подобному зверю в человечьем обличье не место среди добрых жителей Прилужан. Ну и побаивался, само собой. А тут вдруг угодил палачу в лапы. Живым и накрепко спеленатым…

Видно, Мара таки ошиблась. Подаст она сегодня угол красного платка студиозусу, и пойдут они рука об руку в широкие льняные и пшеничные поля, в густые еловые чащобы. Пойдут долгой, плотно утоптанной дорогой и будут шагать, пока не предстанут к престолу Господа…

– Экий ты серьезный, пан Юстын, – хмыкнул Мржек. – Никак боишься?

– Да, я боюсь, – твердо отвечал Далонь. – Но ради великого дела, дела Золотого Пардуса, я смогу задавить свой страх, загнать его глубоко-глубоко…

– Ясно. Можешь не продолжать… – Чем-чем, а учтивостью чародей не отличался. – Все это мне знакомо: «Нам нет числа, сломим силы зла. Да, Жигомонт!» Треп, да и только.

– Да как ты можешь?! – возмутился терновский князь. – Ведь и тебя, пан Мржек, старая власть не баловала!

– Это тебя она не баловала, пан Юстын. А за мной охотилась. По сей день в Уховецке за голову Мржека Сякеры награду отсыпать обещают – две сотни монет серебром. А только веры, что новая власть лучше будет, у меня нет. Ну нет, и все тут! Борюсь я не за Жигомонта, а против Януша. Ненавижу всех князей малолужичанских. Ясно тебе, пан Юстын?

Далонь не нашелся что ответить. Нет, сперва он собирался. Даже воздуха в грудь набрал. Но потом как-то сник, опустил плечи и понурил голову.

– Вижу, ясно, – подвел черту Мржек. – Скидай жупан, пан Юстын, укладывайся. – Он указал приглашающим жестом на стол с намалеванной гексаграммой.

Князь решительно расстегнул богатый жупан из тонкой шерсти с куньей оторочкой, не скрывая брезгливости, сбросил его на руки подоспевшему безносому. Оперся ладонью о толстые дубовые доски и вскарабкался на стол.

– Укладывайся, укладывайся, пан Юстын, – продолжал руководить чародей. – Не бойся ничего. Хоть твоя жизнь и в моих руках, но я-то на стороне Золотого Пардуса… пока что… – Мржек зловеще улыбнулся. – Ложись под этим хлюпиком, как договаривались. Лицо в лицо, руки под руки… Чтоб ни капли крови не пропало.

Услышав про кровь, Ендрек напрягся, попытался вырваться из стягивающих его тело ремней. С таким же успехом можно было пытаться приподнять, подперев плечом, замок. Только в глазах потемнело да голова закружилась. И то не понять – от натуги или от страха.

– Готов, пан Юстын? – Мржек занял место в ногах раскинувшегося на столешнице крестом князя. – Тогда начнем, пожалуй. Давай, Грасьян.

Безносый, у которого вдруг обнаружилось красивое и даже изысканное имя, принялся расставлять по углам гексаграммы те самые предметы, чью исправность проверял совсем недавно чародей. Брусок серого, слабо поблескивающего металла; широкая чаша из желтой глины, наполненная водой; круглый сосуд с узким длинным горлышком – работа зейцльбержских стеклодувов; черная, рассыпчатая земля в платке из отбеленного полотна; плошка с земляным маслом, которое после того, как безносый высек искру, загорелось красным, слегка коптящим пламенем. Последней легла неструганая деревяшка, похожая больше всего на выкопанный в лесу корешок.