— Церемонии изволишь разводить, рыцарь. При нашем дворе попроще принято обходиться.

— Не знал, твое величество. Покорно прошу простить.

Король еще раз внимательно осмотрел рыцаря. Не пропустил и Олешека на мышастом мерине, и гнедого мула, несшего поверх вьюка щит и копье Годимира.

— Хорошие кони… — в четверть голоса с тоской проговорил Авдей.

— Заткнись! — отрывисто бросил Желеслав и снова обратился к Годимиру: — А что, рыцарь, на турнир собираешься, не иначе?

— На какой турнир, твое величество? — удивился молодой человек.

— Так у король Доброжира… Городок Ошмяны его знаешь?

— Нет, твое величество. Я впервые в этих краях.

— Ну, ничего, узнаешь еще, даст Господь. Так вот, Доброжир турнир тут проводит. Рыцарей ожидается больше дюжины… Так ты не туда, что ли?

— Нет, твое величество. Я странствую во исполнение обета, данного Господу и панне, — Годимир коснулся пальцами шарфа на левом плече. — А про турнир не слышал.

— И никого ты тут не знаешь? Никто тебя не ждет?

— Нет, твое величество, — рыцарь решительно покачал головой.

Желеслав задумчиво дернул себя за ус. Потер подбородок.

— Твое величество, дозволь… — Светлоусый заставил своего коня переступить вперед и поравнялся с королем.

— Да, рыцарь, едва не забыл… Это мечник мой. Пан Авдей. Без герба. Но боец, каких поискать. У него к тебе дельце есть одно. Уж не откажи… — И Желеслав картинно отвернулся, рассматривая верхушки деревьев, едва ли не смыкающих кроны над дорогой. Будто и нет тут его.

— Слушаю тебя, пан Авдей, — учтиво проговорил Годимир. — Что за дело?

— А ты меня не торопи, мальчишка, — грубо ответил пан без герба.

Кровь бросилась в щеки и уши рыцаря.

— Я, может, и молод годами, но гербовый пан!

— Ладно, гербовый, не мельтеши. Ты понимаешь, его величество тоже на турнир в Ошмяны собрался. По-соседски, значит. А кони у нас, сам видишь, не очень…

— Что-то я не пойму, к чему ты клонишь, Авдей? — Годимир намеренно назвал мечника просто по имени, чтобы подчеркнуть разницу в положении и поставить зарвавшегося хама на место.

— Тупой, что ли?

— Да я!..

— Точно, туповат… — не слушал его светлоусый. — Ну, так я на пальцах объясню, значит. Коней сменяешь?

И тут Годимир допустил ошибку, которая заключалась в том, что нужно было убегать сразу, а не вести разговоры.

— Как «сменяешь»? На что сменяешь?

— На колбасу! — хохотнул бельмастый дружинник. Остальные с готовностью заржали.

— Ну, не хочешь меняться, так отдай, значит, — продолжал Авдей.

— Ах, вот оно что! — Рыцарь потянул меч из ножен.

— Вали его! — выкрикнул мечник, взмахивая обтянутым потертой перчаткой кулаком.

«Эх, копье на муле осталось!» — успел подумать Годимир, пришпоривая рыжего.

И тут ему в лоб, прямо над правой бровью, врезался метко запущенный из пращи камень размером с яблоко-дичку. Будто дубиной приложили. Рыцарь полетел через круп коня, роняя меч. Он не слышал, как затрещали кусты под напором рванувшегося наутек шпильмана, как не захохотал, а скорее закашлял Желеслав, как заорал Авдей:

— Коней ловите, полудурки!!!

Очнулся Годимир от того, что кто-то лил ему на рассеченную голову прохладную воду. Попытался открыть глаза. Левый послушался, а вот правый начал сопротивляться. Будто бы ресницы склеились. Но и одним глазом рыцарь ясно различил обрамленное светло-русыми волосами настороженное лицо склонившегося над ним Олешека.

— Фу-ух, слава тебе, Господи, Пресветлый и Всеблагой! — выдохнул шпильман облегченно. — Я думал — насмерть…

— Я тоже, — с трудом ворочая языком, отозвался Годимир.

— Ох, и крепкий у тебя лоб, пан рыцарь! — Музыкант покачал головой, цокнул языком.

— Рыцарям положено. Там же кость. Или ты не знал?

Шпильман рассмеялся:

— Вот теперь точно верю, что живой!

— Где эти сволочи? — пробормотал Годимир, пытаясь приподняться и сесть. Голова сразу отозвалась острой болью. Пришлось снова улечься навзничь — так было полегче.

— Далеко, думаю… — Олешек отхлебнул из баклажки. — Пить хочешь?

— Спрашиваешь!

Поддерживаемый заботливой рукой товарища под затылок, рыцарь напился. Потом, опять же при помощи шпильмана, умудрился сесть. Повел глазами по сторонам…

— Кони?

— А ты как думал, пан рыцарь? Желеславу пальца в рот не клади. Охоч государь Островецкий до чужого добра… Ох, как охоч!

— Да как же так можно! — Возмущенный случившимся, Годимир даже вскочил на ноги. Пошатнулся, ощутив головокружение, и схватился рукой за шершавую кору ближнего деревца. — Как же можно! Попрать законы чести рыцарской! Какой же он король после этого? Кто ему служить пойдет?!

— Кто служить пойдет? — Олешек прищурился. — А то ты сам не видел. Дружина неказистая, зато преданная. За кусок с хозяйского стола горло любому порвет. Хоть виноватому, хоть безвинному.

— Я этого так не оставлю! — решительно проговорил Годимир. — Я буду добиваться справедливости. Не остановлюсь даже перед судом Господа. Пусть с мечом в руках ответят за бесчинства свои. И Желеслав, и Авдей этот безгербовый!

Музыкант вздохнул. Ни к селу, ни к городу взял аккорд на цистре. Потом сказал, глядя почему-то в сторону:

— Они-то, может быть, как раз и не прочь ответить. Только тебе, пан рыцарь, не с чем их вызывать…

— Как! — охнул словинец, схватился за тот бок, на котором привык чувствовать тяжесть меча.

Оружия не было!

Также пропали ножны, пояс и перевязь.

— Воры! Падальщики!

Годимир в сердцах несколько раз ударил кулаком по стволу. Боль в ушибленных костяшках немного отрезвила. Он схватился за голову:

— Как же так? Как же так можно?

— Видишь, пан рыцарь, как плюют в Заречье на законность, правду, честь? — хмуро проговорил Олешек.

— Вижу… Копье, щит?

— Забрали.

Сил ругаться у рыцаря уже не осталось. Рыча в бессильной ярости, он сполз спиной по коре.

— Кольчугу и шлем тоже… — Добить его, что ли, решил певец? — И кошелек, похоже… Вот орясина, рифмовки еще не хватало… — закончил Олешек едва слышно.

Годимир не отвечал. Закусил ус и остановившимся взглядом рассматривал растоптанные его же каблуком травинки. Не на одну ли из этих травинок и он похож? Что такое рыцарь без коня, без копья, без меча? Букашка. Муравей. Улитка, неторопливо проползающая по сломанной ветке. Ни тебе спросить с обидчиков, как полагается, ни за честь постоять, ни защитить слабого… Последней частью своего обета раньше Годимир очень гордился. А что теперь? Сам слабее последнего кметя. И прав столько же. А возможностей даже меньше. Кметь хоть может своими руками на краюху хлеба заработать. Дров наколоть, огород вскопать, упряжь починить. А что может рыцарь? Только сражаться. Но как теперь сражаться без оружия и доспехов?

Откуда-то издалека доносился голос шпильмана:

— Я, как ты и велел, пан рыцарь, едва заваруха началась, в лес пустился. Хуже зайца. Даже вспоминать стыдно…

«Лучше бы ты на коне удрал. Хоть меринка сберег бы…»

— Сам не свой был. Не помню, как из седла вывалился. Я, понимаешь, пан рыцарь, почему пешком удрал…

«Ну, и почему же?»

— Во-первых, не такой уж я ездок, как полагается. На ровной дороге худо-бедно справляюсь. А в лесу — до первой хорошей ветки… А во-вторых, подумал, что… Да что там врать? Подумал я уже потом, когда в кустах хоронился. Придумал объяснение, что с конем, мол, не спрятался бы так хорошо, как сам-один. Годится такое объяснение, нет?

«А чем оно хуже другого? Годится».

— А потом, когда они уехали… Ну, я слышал, как копыта протопали. Потом, когда уехали, я вернулся. Боялся, что они тебя насмерть. Хорошо, сапоги не сняли. И баклажку оставили…

«Конечно, хорошо. Могли и убить. А может, лучше было бы, если б убили? Нет униженного рыцаря, нет и позора».

— Что ты молчишь? — повысил тем временем голос Олешек. — Ты слышишь меня, а? Пан рыцарь!