Что-то во всех этих дремучих фортификациях есть общее — это я ещё на музейных макетах отметил. Какая-то особенность имеется или общий недостаток... Ага, пожалуй, так: данные крепостцы и остроги рассчитаны на оборону от вооружённой толпы. Именно толпы — когда противник нападает массой, когда эта масса сама себя возбуждает, заводит и на бой посылает. Сибирские народы в основном, наверное, так и воевали — собрав всех друзей и родственников, прихватив всех возможных союзников. Вместе вроде не так страшно. Ну а если отряд диверсантов? Ан нет! Не встречал я ни разу упоминаний, чтобы „иноземцы” использовали такую тактику! Нечто подобное показывают лишь в фильмах про индейцев, но им, по здравом размышлении, верится с трудом. Почему? Из-за тех же нюансов первобытного мышления: у „дикарей” мало или совсем нет личностей, способных действовать в одиночку — на свой страх и риск. Опять же, противниками их являются „сверхлюди”, которые не могут быть субъектами личной мести — они как бы выше её. С другой стороны, нанести малой силой серьёзный ущерб такой вот примитивной крепости довольно трудно, если только не поджечь её — в хорошую погоду с хорошим ветром. Это современный город можно погрузить в хаос одной тротиловой шашкой, взорванной в нужное время в нужном месте, а у казачьих острогов „живучесть” была очень высокой...»

Чуть ниже крепости располагалась приличных размеров заводь. Там Кирилл углядел не меньше десятка судов приличного водоизмещения. Для моря они были мелковаты, а для Айдара — в самый раз. Кирилл решил подплыть поближе и чуть не схлопотал пулю — в кустах на мысу, оказывается, располагался казачий пост. Тем не менее он успел увидеть, что несколько «кораблей» просто догнивают на месте — вероятно, их наспех сколотили выше по течению, чтобы провезти груз до острога. Остальные выглядели «новоделом», и к тому же на берегу белели каркасы двух недостроенных «лодий».

Разведывательная деятельность Кирилла чуть не закончилась плачевно: вероятно, за ним наблюдали со стены и доложили начальству о любопытном «иноземце». По лестнице спустились к деревянному пирсу трое служилых. Они уселись в узкую четырёхвёсельную лодку и, не говоря ни слова, направились к Кирилловой долблёнке. Тот, когда заметил интерес к своей персоне, решил держаться подальше и начал отгребаться. Последовал громогласный приказ стоять на месте, а то хуже будет. Учёный вежливо объяснил людям, что он о них думает, и приналёг на весло. Оскорблённые в лучших чувствах служилые тоже навалились, и началась гонка-преследование.

Против всех законов приключенческого жанра, гонку эту Кирилл проиграл, причём довольно быстро. Отчасти потому, что ел последний раз больше суток назад, да и то варёную рыбу, а главным образом из-за несопоставимых скоростных качеств судов. Учёный едва успел воткнуть свою лодку в заросший кустами берег и продраться вглубь зарослей. Слабая надежда на то, что служилые за ним туда не полезут, не оправдалась — ещё как полезли! И началось...

Как вскоре выяснилось, находились они на острове, который, вероятно, в большую воду заливало полностью. Всё пространство было заполнено кривыми стволами, корнями, ветвями и плавучим мусором. Передвигаться здесь надо было не касаясь земли ногами, любой промах грозил переломом голени или бедра. И в таких вот условиях трое парней принялись Кирилла ловить: когда один из них к нему приближался, учёный начинал пробираться в противоположную сторону, там натыкался на другого преследователя и менял направление. Всё это продолжалось довольно долго и сопровождалось матерной руганью и взаимными угрозами. Моральные и физические силы у всех были уже на исходе, когда Кирилл оказался в «коробочке» — его окружили с трёх сторон.

— Попался, поганец! — констатировал один из преследователей.

— Теперь не уйдёт, — согласился другой. — Задолбал, падла!

— Ща мы ему сделаем, — плотоядно облизнулся третий. — Отольются мышке кошкины слёзки!

— Ну, вы чо-о-о?! — заныл Кирилл. — Чо привязались-та-а? Я ж никого не трогал, я на лодке катался-а! Чо пристали-та-а?

— Ща мы тебя покатаем, паря! На всю жисть накатаесся!

— Чо я сделал-та?! — продолжал канючить учёный. — Чо накинулися?

— Чо-чо! Те стоять было велено? Было! А ты — в бега!

— Дык как же мне не бегать-та? Как не бегать? Вы ж меня загребёте и обратно! Насилу выбрался, а вы меня — обратна-а-а!

— Эт откель же ты выбрался? С казёнки, что ль?

— Кака казёнка?! — оскорбился Кирилл. — На той стороне — за тыном — балаган стоит. Там людишки разные лежат — кто в гноище, кто в кровище, а кто в дерьмище. За что меня к ним?! Я ж ничо не делал! Ну, чирьями малость пошёл — простыл видать. Чо ж меня-то?!

— Чирьями, гришь... — нога у служилого соскользнула со стелящегося по земле ствола. Он едва не рухнул, но успел перехватиться руками за ветки. — Бля-а-а...

Если не считать гудения комаров и тяжёлого дыхания людей, то можно было бы сказать, что воцарилась напряжённая тишина. И царила она довольно долго. А потом один из преследователей внёс предложение:

— Ну его на хрен! Уматывать, однако, надо...

— Вот ведь говнюк — сразу сказать не мог! — согласился другой.

— Изодралися тока, мать его ети... — вздохнул третий и добавил совершенно непечатное выражение.

Кирилл полустоял-полувисел в нелепой позе в полуметре над грунтом. Он давил свободной рукой комаров на лице, слушал удаляющийся говор служилых и гадал, заберут они его лодку или нет.

Лодку они не тронули — даже, наверное, близко подойти побоялись.

В лагере таучинов Луноликой не оказалось. Кирилл решил о ней пока не думать — от него сейчас зависит жизнь тысяч людей, а возможно, и судьба этого мира. Лучшее, что он смог изобрести, — это развить тему «скверны», рождённую повреждённым мозгом Чаяка. Правда, при этом он как бы подставлял своего «друга», выставлял его в роли, на которую тот согласия не давал, но подобные шутки над ним самим Чаяк проделывал не раз, так что можно было считать это мелкой местью. К собранию «сильных» Кирилл обращался метров с пятнадцати, причём ветер дул ему в лицо — заодно и комаров сдувал:

— Слушайте меня, люди тундры и люди моря, слушайте меня! Чаяк — великий провидец! Ему дано знать будущее, сокрытое от всех! Я убедился в этом, люди!

— Что же ты узнал, Кирь?

— Я был в деревянном стойбище менгитов. Я говорил с ними и вкушал их пищу. Теперь я знаю, что бывает с теми, кто коснулся их скверны, знаю! Они покрываются язвами, они гниют заживо и умирают в страшных муках. Вам известно, что моё сердце недоступно страху, но мне было страшно смотреть, как умирают эти люди — да, страшно! Более того, свою нечистоту они передают другим, но она не несёт знака, никто не может знать, что обречён!

— Только Чаяк может, да?

— Не может и он! Есть только один способ узнать, не подвергаясь опасности, только один!

— Говори, Кирь, говори!

— Человек, коснувшийся русского, человек, говоривший с менгитами, бравший или дававший им что-то, должен двадцать дней жить один. Никто не может приблизиться к нему! Если за это время он не начнёт болеть, если не покроется нарывами, значит, он может вернуться к людям, значит, его миновала беда. Поэтому я говорю с вами издалека, поэтому я не подхожу к вам близко — нельзя подвергать людей опасности! Двадцать дней я могу принимать от вас еду и вещи, а вы не можете прикасаться ни к чему моему. Каждый, кто прикоснётся, обрекает себя на двадцать дней одиночества!

— Эти менгиты родились из дерьма злых демонов! Нужно убивать их, нужно очищать от них «нижнюю» тундру!

— О да, люди! О да, нужно убивать, нужно очищать, но каждый, убивший менгита, каждый сразившийся с менгитом, должен прожить отдельно от людей двадцать дней! Это тяжело, это непривычно, но только так мы можем спастись! Я всё сказал, люди!

Речь получилась торжественной и внушительной. Довольный произведённым впечатлением, Кирилл опустился на корточки и приготовился слушать долгое обсуждение предложенной темы. Он примерно представлял, какие будут возражения, и готовил свои аргументы. Однако вековечная традиция, похоже, была нарушена безвозвратно — народ молчал и поглядывал то на Кирилла, то на Чаяка. Учёный сообразил, в чём тут дело: при такой постановке вопроса любое сомнение или возражение будут как бы направлены непосредственно против воли самого Ньхутьяга. Чем это кончается, присутствующим было хорошо известно. Чаяк должен был принять и озвучить какое-то решение, но он молчал — ему явно нужна была помощь. Пришлось её оказать: