Прямой длинный тычок в корпус атакующего не получился: на замахе снизу вверх казак чуть не поймал копьё в просвет между тупьём клинка и концом древка. И сразу нанёс удар — с маху из-за спины. Кирилл едва успел принять древко на древко. Он подался в сторону, уходя с линии атаки, отпихивая неуклюжее оружие противника в сторону. Пока тот обретал равновесие и опору для нового замаха, Кирилл успел развернуться, перехватить оружие и глянуть вперёд — за спину казака. Никто, кажется, не бежал к дерущимся — значит, поединок... Под второй удар он вновь косо подставил древко, держа его двумя руками прямым хватом. На сей раз отвода не получилось: бердыш зацепился — как бы заклинился — косицей и остался на месте. Противники сошлись почти вплотную, меряясь силой — кто кого передавит. Кирилл был на полголовы выше, но, кажется, слабее. Он не стал этого уточнять, а, качнувшись вправо, на возвратном движении резко вывернулся влево, оставляя перед противником пустоту для движения вперёд. Тот и устремился туда, предварительно дыхнув в лицо смрадом. «Зубы гниют», — успел подумать учёный. А вот чего он не успел, так это сделать подножку, хотя момент был подходящим. Наконечник смотрел в другую сторону, разворачивать оружие было некогда, и Кирилл ударил древком как палкой — нанёс косой секущий в голову. Но попал лишь по рукам, вновь поднимавшим оружие...

Казак, похоже, вошёл в экстаз и напрочь забыл, что собирался брать Кирилла живым. В безумных глазах его светилось единственное желание — изрубить противника в капусту. Тяжёлая ржавая железяка на палке вдруг стала почти невесомой в его руках. «И ведь убьёт, — мелькнула нестрашная мысль. — Если не я его! Пора кончать!» И Кирилл, уклонившись от очередного удара, ударил сам — нанёс мощный проникающий в грудь. Противник с трудом устоял на ногах, а Кирилл остался почти безоружным — наконечник копья был безнадёжно сломан. «Да у него же панцирь под рубахой! Кираса какая-то! Гадство!! Ну!!!»

Казак был всё-таки ошарашен этим ударом и пропустил следующий — стопой по корпусу. Он вновь устоял на ногах, но это его уже не спасло — Кирилл бил и бил пустым древком, целясь в голову. Он сам обезумел — казалось, вся боль, все унижения последних месяцев перетекли в его мышцы. И через них — в палку, которой он орудовал. Потом он расстался с ней и выхватил у падающего противника его бердыш. Первый удар получился плашмя, но Кирилл этого не заметил — бил и бил, проминая тонкое железо и дробя кости под ним...

Гладкая рукоятка выскользнула из пальцев, но они так и остались скрюченными по её форме. Некоторое время Кирилл смотрел на них, а потом поднял глаза и обозрел всё поле боя в целом. Понять происходящее он смог не сразу: получалось, что мавчувены «делают ноги» или, попросту, удирают. Большинство уже добежало до своих нарт, отстали лишь те, кто тащил убитых сородичей. Второй служилый стоял в снегу на коленях и слабо покачивался из стороны в сторону — из его шеи торчало древко стрелы. Вот он перестал качаться и, казалось, попытался встать, но вместо этого упал лицом вниз и задёргал ногами.

Стремительно темнело. Кирилл сидел на своей нарте и смотрел, как исчезают в сумерках упряжки мавчувенов, слушал их затихающие вдали крики. «Удрали, гады... Тгелета испугались... Так, значит, сильно испугались, что решились прикончить второго служилого... Или это в него злой дух стрелой пульнул? Ха-ха... А пушку его тоже он забрал? Мне б она пригодилась... К чёрту, всё к чёрту... Я опять убил человека! Забил, перемесил топором... У меня, должно быть, нервное потрясение, истерика, шок и всё такое. А — нету! Какой он человек?! Случись всё по новой, я б его... Сам, наверное, становлюсь как они...»

Вместе с остатками света исчезали и силы — моральные и физические. Многодневный недосып, смертельная усталость, только что пережитый стресс всё решительнее, всё дружнее заявляли о себе. Негнущимися пальцами Кирилл кое-как развязал мешок и попытался съесть кусок «пеммикана». Не получилось — слюна отказывалась выделяться, и жвачку пришлось выплюнуть. Обустроить своё спальное место он толком не смог.

Проснулся или очнулся Кирилл оттого, что затекла рука и жутко замёрз бок, на котором он лежал, — соорудить приличную подстилку на санях он не удосужился. Кряхтя и постанывая, учёный сел, помассировал лицо и с удивлением обнаружил, что видимость улучшилась — как бы светлее стало вокруг. «Луна, что ли, вышла? — мелькнула вполне естественная, но неправдоподобная мысль. — Какая там луна?! Это ж просто рассвет! А я всё ещё жив... Впрочем, может быть, ненадолго. А, плевать!»

Кирилл поднялся на ноги, справил нужду и полез в мешок за остатками «пеммикана». Пока он жевал, заедая пищу снегом, почти совсем рассвело, и стало видно, что вчерашние события ему не приснились: на снегу валялись трупы служилых, его упряжный олень лежал на боку — он, похоже, тоже был мёртв. «Ну вот, — невесело усмехнулся Кирилл, — еды полно, а транспорта нет. Впрочем, не факт, что Тгелет собирается оставить меня в живых. Скоро станет совсем светло, и этот вопрос можно будет прояснить».

Чтобы решить, как жить дальше, информации отчаянно не хватало, и учёный отправился её добывать — побрёл по снегу вдоль склона. Как оказалось, место это часто посещаемое — то и дело встречались старые следы от саней, олений помёт, а в одном месте что-то похожее на чью-то ночёвку. Обрисовалась и тенденция — чем дальше от места вчерашнего боя, тем признаков былого присутствия людей становилось меньше. Примерно в полутора километрах от ночёвки снег сделался девственно чистым, и Кирилл повернул обратно. По рассказам он знал, что основное место сборищ и жертвоприношений находится на берегу незамерзающего ручья — получалось, что он двигался в противоположную сторону.

Гипотеза оказалась верной — часом позже Кирилл оказался возле этого самого ручья. Вверх по течению его долина превращалась в довольно узкий каньон, который резко изгибался и далеко не просматривался. Внизу же — в полукилометре от начала склона — синела огромная наледь. Похоже, в оттепели незамёрзшая вода текла поверх льда, но тоже в конце концов замерзала, образуя этакий прозрачный слоёный пирог. Между наледью и началом склона весь снег был истоптан и изъезжен, кое-где виднелись даже старые кострища. «Толку-то от этого, — мрачно размышлял Кирилл. — На здешних помойках ничем полезным не разживёшься. Таучины и мавчувены кроме оленьих костей ничего после себя не оставляют. Хотя, с другой стороны, они приносят жертвы Тгелету. Причём эти „подарки“ не символические, как в большинстве других случаев, а вполне конкретные. Вряд ли нематериальный дух их употребляет, значит, где-то здесь должен быть целый склад. Где? Вон там, наверное, за этими камнями».

Ни на что особенное Кирилл не рассчитывал — в лучшем случае, за скалистым выступом на левом берегу ручья будет валяться несколько мороженых, обглоданных песцами оленьих туш. То, что он увидел, заставило его сначала не поверить своим глазам, а потом отшатнуться назад — под прикрытие камней — и стиснуть в руке то, что осталось от его копья.

На пространстве между парящей водой и скалами копытили снег четыре оленя!

Один из них был привязан к кусту ольхи, торчащему из снега, недлинные поводки других крепились к камням, специально принесённым со склона или вынутым из ручья. Первая мысль у Кирилла была о том, что где-то рядом должны быть хозяева. Может быть, как раз в этот момент кто-то из них целится ему в спину из лука? Однако за спиной лучников не оказалось, как, собственно говоря, и мест, где они могли бы спрятаться — ну, если только зарыться в снег! Учёный перевёл дух и стал вспоминать рассказы об этом месте жертвоприношений. Получалось, что спрятаться на той стороне хозяева животных тоже не могли, поскольку подниматься так далеко вверх по ручью людям нельзя.

«Откуда же взялись олени? И когда? Снег они перекопали и загадили, кажется, не сильно. Значит, привязали их недавно — вряд ли больше суток назад. А кто? Вчерашние мавчувены? Получается, что больше некому, если, конечно, Тгелет не послал их мне в подарок. Может, они ещё и ездовые?! Вообще-то, полудикий стадный олень ни за что не согласится пастись на привязи. Значит...»