Атака застопорилась на дистанции метров 30-40 от стен. Жидкий недружный ружейный залп на осаждённых особого впечатления не произвёл — из крепости сыпались стрелы и камни, выпущенные, вероятно, при помощи пращей. Туземные союзники русских стреляли в ответ из луков, но, похоже, без особой надежды поразить хорошо укрытого противника. Перезаряжать ружья под обстрелом казакам было явно не с руки. Они остановились, начали перекликаться, а потом и вовсе подались назад.

«Уйти решили?! — удивился Кирилл. — Вот уж на них не похоже. Может, хотят устроить очередной сход? Демократы, мать их ети...»

Некое подобие всенародного вече на берегу действительно состоялось. Заняло оно вряд ли больше десяти минут — пятидесятник что-то кричал, ему что-то отвечали. Потом решение было принято, утверждено и стало руководством к действию. Примерно треть состава русских отправилась к судам и стала возле них копошиться. Остальные зарядили ружья, перегруппировались и... Ну да: и погнали на штурм своих «иноземных» союзников! Делалось это при помощи мата, пинков и тычков в спины стволами.

На сей раз нападающие продвинулись дальше. Однако когда дистанция сократилась до двух-трёх десятков метров, среди штурмующих здесь и там стали падать раненые и убитые — в основном, конечно, «иноземцы». Русские, участвовавшие в приступе, почти все были в железных доспехах, им приходилось легче, но вперёд они не рвались, особенно после того, как разрядили ружья. В конце концов в тылу раздался переливчатый разбойничий посвист, и началось дружное отступление.

На сей раз враждующие стороны разошлись надолго. Одни копошились за своей уродливой стеной, другие — на берегу возле лодок и стругов. Измученный неудобной позой, душевной и физической болью во всех частях тела, Кирилл не то заснул на своём посту, не то потерял сознание. Пришёл в себя он не добровольно — охранник пребольно тёр ему уши и грязно ругался при этом.

Новый штурм был уже в разгаре — два десятка служилых пёрли на бугор к «крепостным» стенам. Сбившись в кучки по пять человек, они прикрывались сооружениями из связанных вёсел и палок, подобранных на берегу. Снаружи конструкции были переплетены ветками и обтянуты или просто прикрыты чем попало — шкурами, свёрнутыми парусами, полосатой покрышкой палатки пятидесятника и чем-то ещё. Похоже, в дело пустили всё, что имелось под руками, — вплоть до спальных подстилок. Четыре этих «осадных щита» поддерживали на весу и двигали вперёд туземные союзники, а служилые за ними укрывались.

«Просто и мудро! — грустно подумал Кирилл. — Что против этих тряпок может сделать камень или стрела с костяным наконечником? Шишку набить тому, кто за ними прячется?»

В этот раз казаки тащили с собой не только свои ружья, ни и крупногабаритное холодное оружие — копья, пики и рогатины. Когда все четыре группы атакующих сошлись возле ворот, точнее, завала, их заменяющего, был дан залп — как всегда недружный. А потом окрестности огласились рёвом и воплями — служилые пошли врукопашную. И первое, что они сделали, перебив и разогнав ближайших защитников, это начали растаскивать завал на входе. Как только образовалась дыра, в неё, визжа и толкаясь, хлынули туземные союзники.

Кирилл закрыл глаза, не желая видеть дальнейшего. Потом устыдился своей слабости и вновь открыл их.

Служилых, прорвавшихся в «острожек», оказалось раза в три меньше, чем защитников, однако они с лихвой компенсировали малочисленность своей яростью: образовав некое подобие изогнутого полумесяцем строя, казаки с рёвом и криками ринулись вперёд, круша всё на своём пути. Их тыл и фланги кое-как прикрывали союзники. Бой шёл за каждый шатёр: подобравшись к стенам, нападающие старались завалить жилище, выбив боковые жерди или набросив два-три аркана на верхушки шестов, торчащие из дыры дымохода. Когда это удавалось, крики дерущихся мужчин заглушали женские и детские вопли.

Кирилл попытался абстрагироваться от деталей, не думать о том, что именно эти крики означают, и анализировать ситуацию холодно и спокойно. Получалось плохо: «Бесполезно сравнивать тактико-технические данные луков и ружей, костяных и железных доспехов. Не в них дело, не в них! А в чём? В чём-то нематериальном — боевом духе, что ли... Это у диких животных захватчик обычно проигрывает, даже если он сильнее, а у людей... Это не туземцы, а служилые дерутся с яростью крыс, загнанных в угол! А мавчувены... Они и перед лицом смерти не могут хоть как-то организоваться, каждый дерётся и погибает сам по себе — геройски, наверное, но почти бессмысленно. Их личная, индивидуальная воинственность, умение пользоваться копьём или луком хороша для выяснения отношений друг с другом, но не против такого натиска. Они здесь просто жили, а к ним пришли чужаки, которые им кажутся дьяволами — выжимки огромного этноса, способные выживать и побеждать любой ценой в любых условиях... Воистину против такого лома нет приёма!»

Между тем бой шёл уже у стен полуподземного жилища. В дело пошли палки и колья — обломки шестов от шатров. По-видимому, пользоваться длинными копьями в такой тесноте стало невозможно. Вряд ли это продолжалось долго — находящихся снаружи защитников просто перебили.

На этом, похоже, всё опять застопорилось — большущая полуземлянка для обороны была приспособлена плохо, но тем не менее из щелей и дыр летели стрелы, а на вершине купола в дымовом отверстии кто-то из защитников оборудовал некое подобие огневой позиции. Нападающие отошли за пределы прицельного выстрела и занялись добиванием раненых и перевязкой собственных ран. От берега к полю боя двинулась небольшая делегация — сотник с охраной. Они призывно помахали руками, и конвоиры, как всегда бесцеремонно, подхватили Кирилла и поволокли вниз — похоже, настал и его черёд.

— Скажи им, — кивнул на жилище сотник, — пускай миром ясак дадут и аманата. Тогда мы уйдём.

— Какой, к чёрту, ясак?! — возмутился учёный, корчась от боли — его держали, заломив многострадальные руки за спину. — Они ж расплатились давно! Вы ж, по сути, государевых людей грабите! Вы ж их защищать должны, а вы...

Он не договорил, захлебнувшись болью — руки выкрутили ещё сильнее и при этом встряхнули.

— Языком-то не мели, паря! Ясырь верно показал — немирные они. Видал, как хлестались? Сколь людей переранили, нехристи!

— Вы первые начали!

— Да, видать, тебе последний умишко отшибли, — покачал головой сотник. — Будешь толмачить или как?

— Врёшь ты всё! Зачем тебе аманат — от них уже есть заложники в остроге!

— Что ты так за нечисть эту маешься? — удивился подошедший пятидесятник. — О своей душе думай! Пускай дадут барахлишко, какое есть, — видишь, как православные поиздержались. Зачем нам нору ихнюю зорить? Ещё поранят кого или, того хуже, смертию побьют. Разве тебе крещёных не жалко? Понимать должен — просто так нам уйти отсюда никак не можно!

Какая-то извращённая, изуверская логика во всём этом была — штурм требовалось довести до конца. Иначе народ не поймёт...

Его качало из стороны в сторону. Перед глазами всё плыло то вправо, то влево. Иногда казалось, что он не в гору поднимается, а идёт по склону вниз. Несколько раз Кирилл падал, но нечеловеческим усилием заставлял себя подняться на ноги и двигаться дальше. В конце концов стена из брёвен и дёрна оказалась прямо перед его глазами — метрах в пяти-семи — и аспирант понял, что дальше идти не обязательно. Было немного обидно, что осаждённые не подстрелили его на подходе — не надо было бы больше мучаться и что-то говорить. Он посмотрел наверх — двое мавчувенов, стоя на крыше жилища, целились в него из луков.

— Убейте меня, люди! — попросил Кирилл. — Стреляйте скорее!

— Зачем пришёл, проклятый таучин?

«Ну конечно, — безнадёжно усмехнулся учёный, — у меня таучинское произношение. Им ни за что не понять, что русские бывают разные и играют по разным правилам. Гораздо проще решить, что в их беде повинны извечные враги-таучины».

— Я не таучин, — сказал Кирилл. — Я менгит — стреляйте!

— Врёшь! — сказали сверху. — Мы видели, как эти демоны заставляли тебя сюда идти, а ты не хотел. Так зачем?