Впечатления от схватки с мавчувеном, от наблюдений за тренировками таучинов, в общем, подтвердились: почти четыре года занятий в школе баки-доу дают Кириллу ощутимое техническое преимущество перед местными бойцами. За исключением, пожалуй, тех случаев, когда бой идёт «на выносливость». Зачем это нужно? А чтобы доставить более длительное удовольствие зрителям! Наблюдая, как высокий худой новичок работает копьём с зачехлённым наконечником, публика то и дело разражалась воплями разочарования, криками: «Он не хочет сражаться!» После полудюжины поединков новые предложения поступать перестали — на Кирилла махнули рукой, признав безнадёжным. Сначала он приуныл, решив, что провалил «экзамен», однако вскоре выяснил, что просто заработал титул «быстро убивающий». Для копейщика это означает «круче некуда» и «лучше с ним не связываться».
С борьбой ситуация сложилась несколько иначе. Использование всяких коварных приёмов типа подножек и подсечек не было запрещено, но считалось как бы неприличным. В идеале противника нужно просто «передавить-пересилить», а это совсем непросто, поскольку воины таучинов — все поголовно — физически весьма крепки. В общем, в этом виде «спорта» Кирилл смог заработать лишь минимально необходимую для мужчины репутацию — дескать, что-то может, но не так чтобы...
С бегом и стрельбой дело обстояло не лучше. Оказалось, что большой составной таучинский лук по сравнению со спортивным луком XXI века — это как... как... Ну, как лом рядом со скальпелем, что ли... Тем не менее Кирилл стрелял и даже не всегда сильно промахивался.
В сумме всё получилось не так уж и плохо — во всяком случае, для жизни удобно. В том смысле, что меряться силой с Кириллом аборигенам вскоре стало неинтересно: на копьях одолеть его заведомо невозможно, а во всех остальных «видах спорта» он ни на что особое и не претендует. Копьё — если и не главное оружие таучина, то самое престижное, так что учёный сделался «равным среди лучших».
В соответствии с местными традициями, после смерти Шамгына Кирилл стал считаться законным мужем Луноликой и хозяином соответствующего оленьего поголовья. Как им распорядиться, он, естественно, не имел ни малейшего представления. Пришлось потихоньку «подъезжать» к Чаяку, пытаясь выяснить, что он-то собирается делать со своей добычей. Своих планов таучин не скрывал, но состояли они в основном из имён и названий местностей, которые ничего слушателю не говорили. Кое-как Кирилл разобрался в обстановке и намекнул «другу», что не прочь доверить ему управление своей собственностью. Согласие было дано весьма охотно: у семьи Чаяка, оказывается, уже имеются в тундре два небольших стада, которые пасут его друзья и друзья друзей. Теперь будет третье — очень даже хорошо. Правда, не участвующий в выпасе собственник особых дивидендов не получит — прирост поголовья в основном достанется тем, кто непосредственно заботится о животных. Претендовать на «прибыль», конечно, можно, но это как бы неприлично.
Чем больше «врубался» Кирилл в местные взаимоотношения, тем больше удивлялся. Разум отказывался принимать некоторые реалии: вполне этичным считается, к примеру, невзначай смешать своё стадо с соседским, а потом при разделе оказаться в выигрыше. Или изменить клейма у прибившихся к стаду чужих оленей. В то же время, как оказалось, у оседлых приморских жителей широко практикуется передача своих стад под надзор друзей или дальних родственников в тундре. Причём оленей никто не считает, никаких расписок не даёт и материальной ответственности ни за что не несёт — дикари-с!
Идти до самых весенних пастбищ вместе с трофейным стадом Чаяк не собирался — только до какого-то места, а потом двигаться в свой посёлок — его зимняя эпопея подходила к концу. Кирилл высказал пожелание присоединиться к «другу» и немедленно получил «официальное» приглашение — раздел собственности опять откладывался, чему таучин был весьма рад. Кирилл слабо представлял, чем он будет заниматься в посёлке морских охотников, но оставаться с оленеводами не мог — каждый день, проведённый с ними, грозил ему позором. Кому-то это может показаться смешным, но... Но учёный не умел бросать аркан!
До сих пор его спасали два обстоятельства. Во-первых, взрослые мужчины не соревнуются друг с другом в искусстве владения арканом. А во-вторых, Кирилл, как и Чаяк, считался «береговым» человеком, а это значит, что с людьми тундры ему не тягаться по определению, хотя уметь, конечно, должен. Оказаться в уединении и потренироваться было очень трудно, но пару раз учёный всё-таки умудрился. И пришёл к выводу, что, пожалуй, не научится никогда.
Путь Чаяка и его спутника пролёг, конечно, через стойбище Бэчуглина. Там к ним присоединились Тгаяк и Луноликая. Отъевшиеся на «халявном» корме собаки бежали резво, но к родному посёлку караван приближался чрезвычайно медленно, поскольку заезжал во все стойбища, которые находились по пути — и не очень. Там путники получали обильное угощение, за которое расплачивались символическими подарками и, главным образом, рассказами о своих приключениях. Кирилл не уловил момента, когда Чаяк впервые начал рыться в его снаряжении, а потом запретить ему это стало как-то неловко. Совершенно обычные предметы, к тому же далеко не новые, казались таучину просто чудом: яркая синтетическая ткань палатки, шерстяные носки, грязные трусы из тонкой цветной ткани, совершенно невероятный предмет под названием «примус» и прозрачный сосуд (пластиковая бутылка), в котором когда-то была горящая вода (бензин). А ещё — несколько последних банок с тушёнкой и сгущёнкой — на них такие картинки!
Как-то раз Чаяк завёл невнятный, полный намёков разговор о качестве нарт и достоинствах упряжных собак. Постепенно выяснилось, что Кириллу в любом случае придётся обзаводиться собственным транспортом, и «друг» рекомендует воспользоваться его услугами в этом ответственном деле: нарты должны быть крепкими и лёгкими, а собаки — мало есть, быстро бегать и никогда не уставать. Как только Кирилл врубился в суть проблемы, он поставил вопрос ребром. И получил уклончивый стеснительный ответ, что за нарту и ездовых собак хозяин хочет... банку сгущёнки! При этом он полностью отдаёт себе отчёт в том, что обмен будет неадекватным — в том смысле, что круглый предмет с картинкой «стоит» гораздо дороже. В общем, вскоре выяснилась и общая причина задержки — Чаяк оттягивает возвращение в посёлок, потому что не хочет расставаться с чужими вещами, в которые просто влюбился. У аспиранта прямо гора с плеч свалилась: почему бы «друзьям» не пожить вместе, пока он не обзаведётся собственным хозяйством?! А вещи до тех пор могут храниться у Чаяка! Причина Кирилловой радости заключалась в следующем.
Знакомство с семейством своего «друга» учёный начал заблаговременно — по устным рассказам. Он справедливо полагал, что, оказавшись на месте, не сможет сразу запомнить все имена, социальное и семейное положение их носителей. Ошибаться же в таких делах нельзя — назвать кого-то по ошибке чужим именем считается очень дурной приметой.
Семья Чаяка была «сильной» — двое сыновей-добытчиков, зять и ещё один парень, который отрабатывал оговорённый срок за невесту — одну из дочерей Чаяка. Подобная «отработка» (вместо «калыма») не считалась обязательной у оседлых таучинов, но заинтересованные стороны договорились именно на такой вариант. Кроме того, рядом проживало ещё три семьи поплоше, в которых имелось четверо взрослых добытчиков. Назвать их «батраками» Чаяка было нельзя; просто «соседями» — тоже, поскольку аналогов подобных отношений (как и многих других) цивилизованное общество не знает.
Кирилл вспомнил, что те немногие учёные, которые изучали таучинов до начала коллективизации, отмечали крайний примитивизм их общественных отношений. То есть эти арктические пастухи и охотники были настолько недоразвиты, что имеющий пищу должен был безвозмездно делиться ею чуть ли не со всеми желающими (включая иноплеменников!), а уж с соседями и родственниками — обязательно. Обычной была практика, когда семьи, которые не могут прокормить себя сами, жили возле «сильных» и питались с их «стола». При этом они иногда участвовали в морском промысле или помогали пасти оленей, что вовсе не считалось платой или компенсацией. Ситуация, конечно, была далёкой от идиллии, но и картину зверской эксплуатации, нарисованную идеологами коллективизации, напоминала мало. Одной из таких «соседских» семей и была семья Луноликой. Её давно погибший в море отец приходился Чаяку не то дальним родственником, не то просто «другом». В семье имелся младший брат, две сестры, не достигшие брачного возраста, и мать, считавшаяся старухой. Именно из-за такого демографического состава Лу пришлось освоить не только женские, но и многие мужские обязанности.
