Вели-бек с Кербелаи Аждаром тоже спустились вниз и вышли на Джыдыр дюзю. И тут открылась дверь комнаты Гюльджахан, и мы услышали ханум, которая уговаривала Гюльджахан таким елейным голосом, что становилось противно ее слушать:

— Ты же видишь, он не скупится ни на какие расходы, приходя к нам! Когда поедем в Дашалты, надень свое красное бархатное платье, а к нему — подаренные им ожерелье, серьги, браслет и кольца. Не забудь про красные туфли на каблуке и красную шаль! В таком наряде ты словно лебедь. И Кербелаи Аждар, взглянув на тебя, не будет знать, чем еще тебя одарить — парчой или золотом! Но если говорить откровенно, аллах всемогущий дал тебе такую красоту, все тебе идет, что ни наденешь: и в грубом платке ты хороша, и в шелковой шали! — Она тараторила, будто трещал мельничный жернов, дробя твердую пшеницу. — Тебе очень повезло, девочка! Сама будешь как сыр в масле кататься, и твоим близким кое-что перепадет. Дай аллах тебе счастья! Как только сыграем свадьбу, дадим знать твоей матери — пусть приезжает сюда со всеми детьми!

Гюльджахан молчала, ни словом не давая понять, о чем она думает. Уж не о своем ли любимом? А ее тетка тем временем продолжала:

— Не слушай сплетни болтунов, отговаривающих тебя от замужества со стариком. Старый, молодой — не в этом счастье! Вот я, родная сестра твоей матери, разве не вышла замуж за человека, который намного старше меня? А что я потеряла? У меня муж, который исполняет любое мое желание, и дети, в которых он души не чает, и дом — полная чаша. И ты будешь такой же счастливой и довольной, если проявишь ум! Веди себя так, чтобы друзья твои радовались, а враги были в трауре!

Я был так расстроен, что отошел от двери — не хотелось слышать уговоров хозяйки!

Ласковое шушинское солнце не торопилось садиться. Но пришел и его час, и оно закатилось.

В ущелье — между двух гор — сгустился мрак. Узкая лента реки еще долго поблескивала где-то снизу, а потом и она утонула во тьме. На Джыдыр дюзю стало тихо, но на улице города еще долго слышались разговоры и смех. Никто не спешил покинуть оживленные улицы города и уйти домой.

Вели-бека и Кербелаи Аждара еще нет, и ханум проявляет беспокойство. Опершись на перила балкона напротив дверей в комнату Гюльджахан, она внимательно смотрит в сторону Джыдыр дюзю. И Гюльджахан и Гюльбешекер выглядели утомленными и обессиленными, у обеих покраснели глаза. Но никто не спросит их, какая печаль гложет им душу?

Не вернулась и дочь ханум от сводной сестры. Хозяйка уже несколько раз обращалась с вопросом к Имрану:

— Куда же запропастился бек?

Имран молча пожимал плечами.

— Пойди на Джыдыр дюзю, — сказала мне ханум, — поищи там Вели-бека и Кербелаи Аждара, узнай, что их так задержало…

Только я выбежал за ворота, как увидел медленно идущих к дому трех мужчин. Это были Вели-бек, Кербелаи Аждар и еще Мирза Гулуш, которого в первое мгновенье я не узнал в темноте.

Все трое поднялись наверх и, вымыв руки, уселись за стол, накрытый на сей раз на балконе по случаю очень теплого вечера. Они ели, продолжая, очевидно, ранее начатый разговор. Речь шла, по всей видимости, о выступлении Наримана Нариманова в мечети. Всех троих возмутил призыв Нариманова к женщинам сбросить чадру и заняться делами общества. Мирза Гулуш, с недавнего времени преподававший в советской школе родной язык, называл женщин, сбросивших чадру, безнравственными и бессовестными и советовал попросту бить тех девушек, которые осмелятся ослушаться родителей и сбросят чадру, пока греховные мысли окончательно не свили гнезда в их глупых головах.

Кербелаи Аждар предпочитал в этот вечер помалкивать и лишь иногда кивал головой и приговаривал одно и то же: «Совершенно справедливо, совершенно справедливо…»

Вели-бек был человеком дальновидным и придавал большое значение выступлению Нариманова, понимая, что оно непременно приведет, и очень скоро, к серьезным последствиям.

— После того как многотысячное население услышало это выступление, трудно будет сладить с женщинами. Все девушки захотят пойти учиться в школы. Как мы все видели, у него огромный авторитет в народе.

Каждое слово этого разговора слышали все в доме, в том числе Гюльджахан и Гюльбешекер. Имран, стоя у кухонного стола, неожиданно разговорился:

— Нет у людей другого дела, не знают, чем еще заняться?! Какое дело правительству и его начальникам, кто на ком хочет жениться? Почему они должны давать советы, заключать брачный договор или не заключать?! Не думал, что доживу до такого времени, когда разрешение на женитьбу придется брать у человека по имени Женотдел! Никогда раньше о таком не слышал, а теперь он появился откуда-то и принимает жалобы от всех женщин.

Выпили чай, ужин закончился, хозяин и гости пожелали поиграть в нарды. Стук костей и выкрики играющих гулким эхом раздавались во дворе. Кербелаи Аждар проиграл подряд три партии, и Мирза Гулуш неуклюже шутил:

— Кербелаи Аждар, когда человеку не везет, он проигрывает во всех делах, придется раскошелиться на угощение!

— Ошибаешься, дорогой Мирза, — с улыбкой вмешался Вели-бек, — Кербелаи Аждар будет нас угощать не один, а по крайней мере четыре раза, включая сюда и сегодняшний проигрыш!

Кербелаи Аждар говорил нарочно громко, чтобы и в комнатах было слышно:

— Мои деньги, все мое богатство, как и свою жизнь, я с радостью принесу в жертву прекрасной семье Вели-бека! Разве есть такие расходы, которые могли бы меня испугать? — хвастал он. — Будем здоровы, и вы поймете, какой человек Аждар! Видно, вы еще плохо меня знаете!..

Гости собрались уходить, ханум отозвала Мирзу Гулуша и договорилась с ним, чтобы он с завтрашнего дня возобновил свои занятия с Гюльджахан. А Вели-бек попросил Кербелаи Аждара пригласить в Дашалты на шашлык Хана и его музыкантов.

Кербелаи Аждар приложил правую ладонь к правому глазу, что означало: дескать, он с радостью исполнит пожелание бека.

Наступила ночь.

Имран отправился спать, поручив мне все убрать.

Я мыл посуду горячей водой, тер казаны и кастрюли, вычищал золу из самовара, протер мокрой тряпкой пол на кухне, принес дрова на завтрашнее утро. Глаза мои слипались, я чуть не заснул тут же на кухне.

День, назначенный Кербелаи Аждаром, выдался теплым и солнечным.

Шесть фаэтонов следовали один за другим. Мы двигались медленно, любуясь картинами, которые сменяли друг друга: небольшие рощи, нависшие над дорогой скалы, поляны с высокой травой.

С больших валунов на нас внимательно смотрели неподвижные и большие зеленые ящерицы. Их можно было и не заметить, если бы не раздувавшаяся при каждом вдохе кургузая шея. Бугристыми зелеными спинами, уродливыми лапами и короткими хвостами они напоминали обломки горных пород. Местные жители называют этих ящериц «быками, живущими на камнях».

В одном из фаэтонов ехали две группы музыкантов, они пели и играли весь путь от Шуши до Дашалты. За ними следовал фаэтон, в котором были Вели-бек, Кербелаи Аждар и Мирза Гулуш.

Гюльджахан и Гюльбешекер сели в фаэтон к Дарьякамаллы и Мехмандар-беку, которые, тесно прижавшись друг к другу, тихо о чем-то шептались всю дорогу.

Кербелаи Аждар сидел так, чтобы в поле его зрения была Гюльджахан. Мирза Гулуш перебирал четки. В отдельном фаэтоне ехала ханум с дочерью и сыновьями.

Неподалеку от Дашалты, в большой тутовой роще, фаэтоны остановились. Все вышли на большую лужайку, а фаэтонщики распрягли лошадей. Здесь по сравнению с городом было жарче. К одной из шелковиц были привязаны два молодых барашка — один черный, другой рыжеватый. Их заранее пригнал к месту пиршества человек Кербелаи Аждара. При виде шумной толпы барашки жалобно заблеяли. Наверно, только мне их было отчего-то жаль. Но у нашего Имрана сердце не дрогнуло. За свою жизнь он прирезал и освежевал сотни таких ягнят. Поэтому и сейчас не прошло и минуты, как все было кончено, а еще спустя некоторое время две освежеванные тушки свисали с ветки шелковицы без головы и ножек. В отдельный таз выли выпотрошены внутренности.