— Слушай! — Пыл его остыл. — Последний раз тебе говорю (но это звучало как просьба): ради всех святых, да умру я за тебя, брось ты быть газетчиком! — Он опустился в свое кресло и в изнеможении откинулся на спинку. — Ты посмотри, что получается: по твоим следам идет специальная комиссия, которая будет трясти не только коопсоюз. Нам придется забросить все дела, чтобы отвечать на вопросы, которые мы даже не можем предусмотреть. Ну, а разве нельзя было поговорить, скажем, со мной: мол, так-то и так! Ведь мы сами тут хозяева, сами бы приняли нужные меры. Зачем трезвонить на весь мир о том, что можно было решить тихо и мирно?.. Нет, все-таки очень жаль, что ты газетчик! Брось это никчемное занятие! Такой умный и образованный парень, а не понимаешь своей же пользы!

— К большому сожалению, далеко не всегда и не все вопросы можно решить самим. Издалека лучше видно, как говорится. Где же, как не в газете, писать о недостатках?

— Но тебя никто же не уполномочил писать об этом!

— Уполномочила моя совесть!

— Из-за таких, как ты, мне пришлось покинуть прекрасный Геокчай и приехать сюда, — сказал Сардар Каргабазарлы с нескрываемым огорчением.

И тут я неожиданно вспомнил, как в газете «Ени фикир» появился материал о председателе уездного исполкома Геокчая, который зажимал критику у себя в уезде и преследовал корреспондентов. Так это был Сардар Каргабазарлы! Вот в чем дело!

Он устало посмотрел на меня.

— Мое дело тебя предупредить, чтобы ты позже не кусал себе локти. А теперь иди!

Я вышел. Не так я представлял разговор с председателем уездного исполкома. Меня явно хотели оттолкнуть от дела, которому я собирался посвятить свою жизнь. Мне затыкают рот. Но почему? Неужели главное для Каргабазарлы, чтобы все шло тихо и мирно: получает зарплату из партийной кассы, живет в хорошем доме, пользуется красивой добротной мебелью. «Ну нет, — думал я, — ни за что не отступлю!..»

На следующий день меня вызвал к себе секретарь уездного комитета партии. И самое неприятное для меня было в том, что он слово в слово повторил упреки, высказанные мне вчера председателем исполкома.

— Почему всех, кто тебя знает, ты превращаешь в своих врагов? Ты всех настраиваешь против себя! Ты молодой, образованный, еще не женат. Лучше подумай о собственном благополучии, об устройстве семьи! У тебя вся жизнь уходит на писанину. Уймись!

Эти увещевания озадачивали меня все больше. А может, вина во мне самом, и нечего спорить с такими уважаемыми людьми, как секретарь укома партии и председатель исполкома? Но что-то подсказывало мне, что правда все же на моей стороне. И поэтому я сказал:

— Возможно, я в чем-то ошибаюсь. Но чтобы проверить себя, я напишу о нашем с вами разговоре и о вчерашнем разговоре с товарищем Каргабазарлы в газету. Пусть нас там рассудят.

— Как знаешь… — Он помолчал. — Мой разговор с тобой — это совет старшего младшему… Помни, что и маленький камешек разбить голову может.

Я удивлялся тому, как быстро объединились против меня секретарь укома и председатель исполкома.

В невеселом расположении духа я вернулся домой. Как был в одежде — бросился на кровать и уткнулся носом в подушку. Мне недоставало Джабира!.. Как назло, он снова уехал в командировку, а вчера мы так и не смогли поговорить с ним: он вернулся домой, когда я уже спал, а на рассвете умчался.

Новая мысль подняла меня на ноги: «А что, если пойти к уездному прокурору — Тахмазу Текджезаде?»

Несмотря на молодость, он слыл справедливым и рассудительным человеком. Чаще всего в своей практике он прибегал к разъяснительным беседам, редко пользуясь возможностью применения административных мер.

Когда я вошел в его кабинет, у него с докладом был следователь. Боясь, что мешаю, я попытался выйти, но Тахмаз Текджезаде остановил меня. Тут следователь окончил разговор и, попрощавшись, вышел.

Я с ходу рассказал ему о двух встречах, — пусть посоветует, как мне быть. Тахмаз слушал внимательно, тихо постукивая пальцами по столу. Когда я кончил говорить, он сложил руки на столе и посмотрел на меня:

— О том, что сюда прибывает специальная комиссия, я осведомлен. И о причинах, которые побудили ее сюда направиться, знаю. Скажу тебе по строжайшему секрету, что, как только я прочел твою статью, тут же заинтересовался особой председателя коопсоюза. Смело могу сказать, что факты, приведенные тобой, абсолютно верны. Более того, ты еще не все указал, потому что о многом не догадывался.

— Разве?

— Представь себе! Откуда ты мог знать, что товарищи, которые тебя вызывали, заинтересованы в том, чтобы ты не трогал председателя коопсоюза?

— Но почему?

— Разгадка номер три тысячи три!

— Что за три тысячи три?

— А так называется английский шевиот!

— Ну и что?

— А то, что из этого самого шевиота, который достал твой коопсоюз, сшили себе костюмы и председатель исполкома, и секретарь укома.

— Не могу поверить!

— Я тоже не мог, но, как говорится, петушиный хвост выглядывает! Знаешь эту притчу про Моллу Насреддина? Человек, у которого пропал петух, встретил на улице Моллу Насреддина и спросил, не видел ли он петуха. Молла сказал, что не видел. Хозяин петуха заметил, что из-под полы архалука Моллы Насреддина торчит петушиный хвост. Изумленный, он громко воскликнул: «Не знаю, твоим ли словам верить, Молла, или петушиному хвосту, который торчит из-под твоего архалука?!» — на что Молла Насреддин невозмутимо ответил: «Как можешь ты, несчастный, не верить словам праведного моллы, а полагаться на петушиный хвост?»

Я рассмеялся:

— Молла Насреддин — дитя в сравнении с нашим Кепюклю.

— Позволь мне об этом пока умолчать. А ты поострее точи свое перо и пиши, чтобы и впредь выявлять чуждые нам веяния! Только будь поосмотрительней, чтобы не спугнуть тех, кто хочет, чтобы их дела остались в темноте! — Текджезаде неумело закурил и тут же поперхнулся дымом. Вытирая слезы, он добавил: — Учти, что новый начальник управления внутренних дел заодно с председателем исполкома! Они вместе работали в Геокчае, и один другого перетащил сюда. Но осторожность осторожностью, а ты знай, что за твоей спиной стою я. С этими интриганами мы как-нибудь справимся.

Беседа с прокурором придала мне уверенности. Если он, разобравшись в махинациях, творящихся в коопсоюзе, говорит, чтобы я и дальше писал свои статьи и фельетоны, значит, они нужны!

В столовой я встретил Джабира, он только что вернулся из командировки. Обросший трехдневной щетиной, запыленный, не похожий на себя всегдашнего, он сидел за отдельным столиком и обедал. Я подсел к нему.

— Ты снова чем-то расстроен, — сказал он, глянув на меня.

— Потом расскажу, здесь слишком много посторонних.

Только мы принялись обедать, как в столовую вошел председатель коопсоюза Кепюклю и, увидев меня, прямо направился к нашему столику. Не поздоровавшись и не спросив разрешения, он отодвинул стул и сел.

— Это место занято, — сказал я довольно резко.

Не обращая внимания на мои слова, он зло заговорил:

— Если ты не докажешь всего того, о чем написал в газете, я подам на тебя в суд за клевету! Ты думаешь, что я испугаюсь комиссии, которая приедет из Баку? Не на такого напал! Я тебе не мальчишка, которого твоя писанина может напугать!

Молчавший до этой минуты Джабир подал голос:

— Послушайте! Здесь не место для подобных разговоров! Это столовая все-таки, дайте людям поесть спокойно. Приедет комиссия и разберется, кто прав, а кто виноват.

Но Кепюклю не так-то просто было сбить, и он снова заговорил, стараясь привлечь внимание сидящих за соседними столами:

— Подумаешь, корреспондент центральной газеты! И не таких мы видели! Думаешь, не найдется на тебя управы? Ошибаешься! Я не по твоим зубам орешек!

— Послушай, любезный, — вспылил Джабир, — видишь, человек не хочет с тобой разговаривать? Что ты привязался к нему? Зачем затеваешь скандал? Говорю добром, отстань от нас, не то худо будет!