Иногда уходили в деревню, что была совсем рядом с нашим домом.

Мы присматривали за садом: рыхлили песок под виноградными кустами, подвязывали под наблюдением садовника лозы, чистили колодцы — их было несколько на территории усадьбы. Все самые жаркие бакинские месяцы мы прожили в Мардакянах.

Все бы хорошо, но только я остерегался купаться в море: всю жизнь прожил вдалеке от него и не умел плавать. Однажды наш преподаватель физики сказал, что с удовольствием научит плавать тех, кто не умеет. На следующий день желающие собрались у плавательного бассейна. Нас было человек пять.

Надо сказать, что бассейн был довольно глубоким, — может быть, в три, а может, и во все пять метров глубиной. С двух противоположных сторон в воду спускались металлические лестницы с поручнями. Надо было прежде всего научиться держаться на воде. Наш физик успокаивал подопечных, говоря, что, согласно законам физики, человек не может утонуть, так как вода сама будет его держать, если, конечно, знать некоторые дополнительные правила. Он показал нам, как надо двигать руками и ногами, велел раздеться и спуститься по лестнице в бассейн. Мы так и сделали.

По совету физика я отпустил поручни лестницы и взмахнул руками, но вместо того чтобы поплыть или хотя бы удержаться на воде, я в тот же миг с головой погрузился в воду. Еще мгновенье я слышал его слова: «Одновременно двигай руками и ногами», — но потом соленая вода заполнила мой рот и уши, и если бы не один из товарищей, который вытащил меня за волосы из бассейна, я никогда не слышал бы уже ничьих советов.

На шум выбежал руководитель курсов. Он отругал физика, что тот взялся за дело, которое знал не так хорошо (как законы физики).

Баку был совсем рядом, а в Кала-Маштагинском уезде, куда входили Мардакяны, царили отсталые нравы, суеверие. Еще сильны были устои мусульманства, моллы держали в узде прихожан мечетей, по-прежнему процветали служители разного рода святилищ, где якобы молящимся уготовано исцеление от всех недугов.

В соседних селах, таких, как Маштаги, Бузовны, Шувеляны, Шаган, Бюльбюли, Амираджаны, устраивались петушиные и собачьи бои. Со зрителей хозяева птиц и животных собирали мзду: они ставили пай за ту или иную сторону. Часто хозяева, чтобы барыш был побольше, жульничали, подбирали петухов или собак с той целью, чтобы победа была обеспечена тому, на кого ставили они сами. А потом делили прибыль поровну, оставляя зрителей в дураках. Смешно было смотреть на толпу мужчин с выкрашенными хной бородами, которые яростно спорили и кричали, чей петух или пес победит. Что и говорить, вид обливающихся кровью псов или петухов наводил страх на слабонервных, и, наоборот, разжигал низменные чувства в любителях подобных забав. Здесь властвовали жестокость и азарт.

Меня так потрясли эти кровавые сцены, что я написал большой фельетон в газету «Гяндж ишчи» («Молодой рабочий»). Редакция решила предварительно проверить факты, приведенные мною, и отправила запрос в уездный комитет комсомола Кала-Маштагинского уезда. Как выяснилось позднее, один из работников укома был родственником человека, о котором я писал в фельетоне. Поэтому он ответил в редакцию, что факты, о которых пишется в фельетоне, выдуманы.

Ответственный секретарь «Молодого рабочего» показал мне ответ укома комсомола и спросил, что я думаю по этому поводу. Я посоветовал редакции обратиться в комитет партии, где, наверно, работают люди более ответственные, чем в укоме комсомола. Результаты говорили сами за себя: через два дня мой фельетон был опубликован под псевдонимом «Зангезурец». А уездный комитет партии Кала-Маштагинского уезда собрал большое совещание с участием работников газет и журналов и представителей ЦК комсомола Азербайджана. На повестке дня стоял единственный вопрос: «О борьбе с суевериями и религиозными пережитками». На совещании говорилось и о тех фактах, которые были подмечены мной. Говорили и о том, что и Сураханах и Мардакянах среди молодежи слышна грубая брань.

Курсанты приняли деятельное участие в совещании. Если не считать этого события, жизнь в бывшем доме нефтепромышленника Мухтарова текла спокойно. Мы усердно занимались, а время спешило вперед.

Уже приближался сентябрь, когда окончившие курсы должны были разъехаться по местам своего назначения.

С таким вопросом ко мне обратился заведующий отделом рабочей жизни газеты «Коммунист» Мамедкули Алиханов.

Это был совершенно седой человек с моложавым, почти юношеским лицом. Все то время, что я был у него в кабинете, я чувствовал на себе его внимательный взгляд.

Честно скажу: когда я задумывался над тем, где бы мне хотелось жить в будущем, то я желал одного — возвращения в родные мне горные края. В Баку ветры и жара мне надоели. Я был словно скован в узких городских улицах и переулках, стиснутых с обеих сторон высокими домами. К тому же я все время ощущал в городе сладковатый запах нефти, который горожане совсем не чувствовали. От сильных ветров постоянно болела голова, першило в горле от пыли и песка, мне мерещилось, что даже от стен домов пышет жаром. И если я вначале стремился попасть в Баку, то теперь рвался из него. Но работа в газете, конечно, привлекала меня, я понимал, что это мое призвание. Эти думы пронеслись в голове, когда я ответил на вопрос Мамедкули Алиханова:

— Куда пошлет меня партия, туда и пойду работать.

— А если Центральный Комитет партии разрешит, согласишься работать у нас?

Я молчал. Видя мою нерешительность, в разговор вмешался Неймат Басиров, ответственный секретарь газеты:

— Если будешь работать в газете, сможешь писать фельетоны и статьи, ведь это то, к чему ты стремишься!

— Да, но ведь я окончил партийную школу, и партия должна послать меня в село, чтобы я там мог оказать ей помощь.

Моя пылкость обескуражила Неймата Басирова, но ненадолго.

— Слушай! А разве работать в газете — не партийное дело? Кроме того, здесь ты мог бы получить, законченное среднее образование, а потом поступить и в высшее учебное заведение, а в селе это исключено! Как говорится, по плечу и архалук!

Мамедкули Алиханов и Неймат Басиров стали, перебивая друг друга, доказывать мне, что образованный журналист может оказать куда больше пользы партии и обществу, чем тот, кто отказывается от дальнейшей учебы и работы в таком важном органе, как газета.

— Ты хоть это понимаешь? — Алиханов строго взглянул на меня. Видя, что я молчу, добавил: — Ладно, об учебе потом, а сейчас давай сходим к главному редактору нашей газеты, к товарищу Габибу Джабиеву.

Мы поднялись на второй этаж и сразу же вошли в кабинет главного редактора.

— Вот это и есть Будаг Деде-киши оглы, — сказал Алиханов человеку, сидевшему за большим столом, заваленным рукописями, стопками книг и еще какими-то бумагами. Из-за стола поднялся человек средних лет. Он пожал мне руку и указал на один из стульев.

Я дождался, пока сядет он, и опустился на стул.

— Мне нравится, как ты пишешь, — начал он, — и темы ты выбираешь удачно. Нам нужны молодые энергичные сотрудники. Нам говорили о тебе, товарищ Будаг, как о дельном, способном человеке. Хочешь у нас работать?

И хотя несколько минут назад я проявил упрямство в разговоре с Мамедкули Алихановым и Нейматом Басировым, но сейчас ответил утвердительно.

— У тебя будет прекрасная возможность овладеть профессией журналиста по-настоящему! — И главный редактор обратился к Алиханову: — Ты уже говорил о нем в ЦК?

— Пока нет, хотелось узнать сначала его мнение. В разговоре с нами он был не столь решителен, колебался, идти ли ему в газету или ехать работать в село.

— Неужели? — удивился Габиб Джабиев. — Почему?

Я ответил, что боюсь бакинской жары, мол, горцы плохо приживаются на низинах. Он только посмеялся.

— Будет лучше, — сказал редактору Мамедкули Алиханов, — если в ЦК позвонишь ты, это будет надежнее.

Джабиев помолчал, а потом обратился ко мне: