— Сын мой, — негромко сказал Агил-киши, — я не могу спорить с тобой. Кеклик твоя жена, и ты глава семьи. Но мне бы хотелось, чтобы моя дочь занималась своим домом и воспитанием твоих детей, — Он улыбнулся и показал чубуком на тетушку Ипек. — Видишь этот черный кишмиш? Не обращай внимания на ее острый язык. Ведь она — опора нашего дома. Она вместе со мной складывала очаг дома. С женой надо советоваться во всем. Но мне кажется, что возить ее за собой по городам — значит подвергать ее соблазнам. Городская жизнь лишает женщину стыдливости и совестливости. Но вместе с тем я должен сказать, что отговаривать мужа от учебы и знаний жена не должна. Она должна смотреть вперед, а не тянуть мужа назад.
— А я бы на его месте бросила учительство, — вставила теща, — Работы много, а заработок малый. Да еще с утра до вечера надо языком трепать. Переучивать всяких недотеп, вышибать из их головы всякую дурь, учить тому, чему родители не научили!
— А чем же ему заняться? Это его профессия! — вступился за меня Агил-киши.
— Разве мало работы? Люди, у которых намного меньше знаний, чем у него, захватили хорошие должности и живут припеваючи. Лучшая работа — стать начальником, да, большим начальником стать! — Так она и сказала:
— Если Будаг станет большим начальником, — улыбнулся Агил-киши, — то первым делом он должен убедить тебя, что, когда говорит, мужчина, женщине не пристало влетать на майдан на своем скакуне!
— Пусть даже не начальник, а сам губернатор придет, он не отнимет у меня моего языка! — сердито выкрикнула теща. — И не для того Советская власть установилась, чтобы я молчала! И нам, женщинам, даны права!
Агил-киши тут же поправился:
— Увы, ты готова всегда ответить, а не понимаешь, где шутка, а где правда!
— Мне некогда различать, а ты не отвлекай меня! Я только знаю одно: Будаг должен работать в таком месте, чтобы от этого была польза и нам, и чтобы с ним считались!
— Пока я жив, — твердо заявил Агил-киши, — Будаг должен учиться и окончить институт! Когда мы постареем и у них появятся дети, будет поздно. — Он посмотрел на меня: — Ты должен подумать о своем будущем. Из того, что ты ездишь на курсы, мало толку. Поступи в институт, несколько лет позанимайся! Не то вдруг увидишь, что твои ученики опередили тебя!.. С помощью аллаха закончишь институт, все тогда будет ясно…
— Как? — не вытерпела теща. — Ты хочешь, чтоб он еще учился в Баку?
Было понятно, что это ей не по вкусу. Зато я уже видел себя в Баку, в институте. «Студент медицинского факультета Азербайджанского государственного университета Будаг Деде-киши оглы!» Я про себя произнес это, и жаркая волна прилила к сердцу. Стану врачом, как Мансур. Все силы и знания отдам для борьбы с малярией — бичом моего народа!
А вечером, когда мы были одни, Кеклик вдруг сказала, что не согласна с отцом.
— Почему? — удивился я.
— Я не хочу оставаться на шее своих родителей.
— Но как быть? Я не могу тебя взять без разрешения твоего отца. И потом, где мы будем с тобой жить в Баку?
— Где будешь ты, там и я!
— Кеклик, родная моя, здесь тебе будет легче: рядом отец и мать.
— Напротив, здесь мне будет тяжелее — я буду без тебя!
— Как же быть?
— Я поеду с тобой!
— А где жить? Ведь мне дадут только общежитие!
— Снимем комнату.
— А согласятся родители?
— Если бы я делала так, как хотели они, то выдали бы меня за другого!
Утром мы пошли в дом ее родителей. Тестя не было, а теща сбивала масло.
Она поздоровалась с нами и тут же обратилась ко мне:
— Я желаю тебе добра, сынок! Люди, которые имени своего написать не могут, плавают в молочной реке, а ты об институте, учебе толкуешь! Довольно тебе твоей грамоты, сиди в деревне, найди выгодное место, купи корову, обзаведись овцами, волами, летом поднимайся со всей семьей на эйлаги, осенью возвращайся. Богатства твои будут прибавляться сами собой! И люди будут уважать, и сам будешь доволен. Я хочу, чтобы о тебе говорили: «Вот как хорошо живет Будаг Деде-киши оглы!» А знаешь, что еще говорят в народе? Кто много знает, тот быстро старится. Хватит с тебя того, что уже узнал!
Я пытался ей возразить:
— Дядя Агил говорил…
Она перебила меня:
— Агил, когда в нем закипает кровь, много чего говорит! Ты не очень-то слушай его!
— Тетушка Ипек! Извини меня, но я назвал Агила-киши отцом и буду следовать его советам! Я постараюсь оправдать ваше доверие, но где, когда и в чем — время покажет!
— Ээ-х! — горестно вздохнула Ипек и отвернулась от меня.
НА ЭЙЛАГЕ САЛВАРТЫ
Через несколько дней Агил-киши решил перебираться на эйлаг. Уже под вечер мы вышли из села. Каждый из нас был на лошади, навьюченной хурджином. Агил-киши гнал перед собой четырех буйволов, которые несли на себе вдвое больше, чем лошади.
На рассвете остановились в небольшом лесу, чтобы дать отдохнуть животным. Развьючили буйволов и лошадей и пустили их пастись. После краткого отдыха вновь нагрузили поклажей лошадей и буйволов и поехали дальше.
Когда миновали Учтепе, я забыл об усталости: мы вступили в места, знакомые и родные мне с детских лет.
Агил-киши остановился на склоне невысокой горы Арпа и дал команду снимать поклажу с лошадей и буйволов.
— Мы разобьем кочевье здесь, — сказал он.
Мои глаза были полны слез. Родина моих предков — родное Вюгарлы лежало передо мной. Вот пастбище, где я вместе с Гюллюгыз и дядюшкой Магеррамом пас скот… Вот скала, похожая на голову хищной птицы с загнутым клювом, возле которой Гюллюгыз стеблем осоки разрезала кожу на своем и моем запястье и, смочив нашей кровью платок, спрятала его в расщелине скалы в знак того, что мы будем верны друг другу.
Прошло десять долгих лет. Я вернулся сюда, а Гюллюгыз навсегда осталась в песках Магавызского ущелья и слушает вечную неумолкающую песню родника, который течет возле ее ног… И отца, и матери давно нет. Они похоронены в Горадизе и уже больше никогда не увидят картину, открытую моим взорам.
Веревки были развязаны, тюки сгружены, Агил-киши погнал скот к Дерекенду на водопой, а я все стоял на склоне горы, и перед моими глазами проносились картины детства, чередой шли люди, давно покинувшие меня и с которыми я в вечной разлуке.
Ко мне подошла Кеклик. Ее шагов я не слышал, но почувствовал родной и знакомый аромат ее волос. Она молча встала рядом, и я был благодарен ей за это молчание и понимание.
Я очнулся только тогда, когда Агил-киши пригнал с водопоя скотину. Мы услышали, как кто-то кричит ему вслед. Вначале я подумал, что кто-то из кочевников, что пришел на эйлаг раньше нас, возможно недоволен близким соседством с нами, но потом я обратил внимание на то, что он кричит, глядя на меня. Я взглянул на него внимательно, а он, внезапно замолчав, кинулся ко мне со всех ног. Уже когда он обнимал и целовал меня; я узнал Рзу, того самого, который женился на сестре Гюллюгыз — Фирюзе. Былые обиды и неприятности отошли в сторону, и я уже не вспоминал о своих переживаниях (что, мол, он сватал когда-то мою Гюллюгыз).
Рза сообщил, что у них с Фирюзой уже четверо детей, что моя двоюродная сестра Сона живет опять в Вюгарлы. А дядюшка Магеррам постарел, но все еще пасет скот. И что у противной старухи Гызханум умер муж, тот самый, что работал вместе с моим отцом в Баку. Телли, ее дочь, которую она когда-то прочила мне в жены, замужем, но, к несчастью, бездетна.
Агил-киши и тетушка Ипек встретили Рзу как дорогого гостя.
— Ты все еще сердишься на Фирюзу? — спросил он меня виновато.
— Прошлое забыто и не вернется… Передай привет Соне и скажи, что через неделю я заеду к ней.
* * *
И снова в путь. Мы навьючили на лошадей и буйволов наш груз и двинулись дальше.
Агил-киши решил пройти еще три селения, чтобы удобной дорогой через старинный мост выйти к кочевью Салварты.
Мы миновали уже половину пути, но главные испытания были еще впереди. Особенно трудны были подъемы и остановки на отдых. Мы больше уставали от развьючивания и навьючивания поклажи, чем от самой дороги.