Через десять минут мне выдали деньги. Аббасзаде написал мне на листке бумаги свой домашний адрес и номера телефонов: служебный и квартиры.

— Завтра вечером приходи к нам. Буду тебя ждать. Думаю, что смогу помочь тебе с жильем, и ты перевезешь сюда семью.

К Аббасзаде в гости я шел с большими надеждами. Вчера он сказал, что поможет с квартирой. Вот бы перевезти сюда Кеклик с малышами!..

Но когда я пришел к нему, то увидел, что он чем-то расстроен, и решил ни о чем не напоминать.

Но он сам первый и заговорил по поводу жилья:

— Я тебя зря обнадежил. Ничего не выходит! Не успел заикнуться, как отрезали: мол, если всем учащимся дадим квартиры, то и учреждений под жилье не хватит.

Сказать честно, я огорчился, но не подал виду, улыбнулся даже:

— Не беда, как-нибудь управимся!..

— Молодец, что не теряешь бодрости духа!.. — обрадовался он. — Ну а теперь поедешь в Агдам? Ведь сейчас начинаются каникулы.

— Хочу куда-нибудь в горы.

Он задумался.

— Может, стоит тебе поехать на эйлаг секретарем комитета? Работы не много, а все же зарплата, которая пригодится неимущему студенту…

Я согласился. Аббасзаде пообещал, что завтра поговорит и устроит.

— Да, кстати, — добавил он, — выездная коллегия Верховного суда республики закончила работу в Агдаме, судебное разбирательство по делу об убийстве Керима завершилось!

Я разволновался.

— Ну и как?

— Подсудимых признали виновными. Счетоводу дали десять лет, а его помощникам по восемь.

— Что ж, справедливость восторжествовала. Жаль только, что мы потеряли такого человека, как Керим.

В летние месяцы, когда огромные стада и отары овец перегоняются в горы, на больших эйлагах создаются временные исполнительные комитеты кочевья. Эйлачный комитет распределяет пастбища и водопои, проверяет работу медицинских пунктов, получает из центра промтовары для кочевников.

По рекомендации Аббасзаде меня послали на один из близких эйлагов — председателем комитета.

Я заехал в Назикляр и забрал с собой Кеклик с детьми: и она отдохнет, и детям полезен горный воздух.

В конце июня мы были уже в Минкенде. Должность вполне меня устраивала. Председатель комитета разъезжает по эйлагам, составляет прошения и справки, готовит отчеты для районных организаций, прежде всего для райкома партии. Необременительные занятия не мешали посвящать большую часть времени литературному труду. К тому же я и отдыхал в кругу семьи: мы пили родниковую воду, жарили на вертеле рыбу, только что пойманную в горной реке, гуляли по зеленым склонам гор, ложились рано спать и вставали, когда солнце только поднималось из-за горизонта.

У Кеклик и детей порозовели щеки. Я был счастлив, видя их рядом с собой. Невзгоды и потери вспоминались мне часто, но размеренная жизнь вносила успокоение в мою душу.

Так бы и продолжалось до начала занятий, но в конце августа меня телеграммой экстренно вызвали в Баку, в Центральный Комитет. Кончилось легкое житье. Я отвез семью в Кубатлы, а сам отправился в Баку.

Заместитель заведующего отделом агитации и пропаганды, тот самый, кто принимал меня в связи с рассказом об убийстве Керима, торжественно мне объявил:

— Принято решение направить вас в Нахичевань редактором газеты «Шарг гапысы» («Ворота Востока»).

Я наотрез отказался.

— Прошло меньше года с того момента, как я поступил в Институт марксизма-ленинизма! А меня опять снимают с учебы, в которую я только втянулся! Сколько это может продолжаться?!

Завязался спор, приведший к тому, что мне в порядке партийной дисциплины было предложено в считанные дни принять назначение и выехать в Нахичевань. В который раз меня отрывали от учебы.

Месяц с лишним тянулись мои переговоры с отделом: и не учился, и не работал. И домой пока ничего не сообщал.

Наконец меня вызвали на секретариат. Выбора не оставалось.

— Моя мечта осталась в моих глазах: видел — не достиг! — сказал я на секретариате.

— Какая мечта? Чего не достигли? — спросили меня.

— Это слова народной песни… Мечтал учиться, жаждал писать.

— Не беда! — успокоили меня. — Будущее за вами, успеете! У такого молодого человека еще вся жизнь впереди!

В ноябре тридцать третьего года я выехал в Нахичевань. Дал телеграмму в Назикляр и сообщил, что подробности передам в письме.

Нахичевань (центр Нахичеванского края) была мне знакома по воспоминаниям детских лет. Каждый год вюгарлинцы отправлялись на знаменитые нахичеванские соляные копи и возвращались оттуда с грузом белой и чистой соли. Часто привозили из путешествия и виноград, а также ордубадские персики и шахтахтинские дыни. Помню, у нас была даже песня, славившая красивых девушек, сладкие дыни и соль из Нахичевани.

Не скрою, было обидно покидать Баку: незавершенные произведения, незаконченная учеба. Через два года мои однокурсники получат дипломы красных профессоров, а мне снова мотаться по районным дорогам.

Но в Нахичевань я ехал с удовольствием. Это был город наших больших мастеров пера Джалила Мамедкулизаде, Гусейна Джавида, Мамеда Сеида Ордубады. Этот город оказал влияние на их творчество.

Коменданту институтского общежития, пожилой седоволосой женщине, я оставил на хранение свои книги, конспекты лекций, даже пузырьки с чернилами, — все, что у меня было, и попросил сохранить до моего возвращения. Авось еще вернусь…

Я знал, в чем заключается работа редактора местной газеты, поэтому решил подготовиться заранее к тому, что меня ожидало. Почти все деньги, бывшие у меня, израсходовал на клише рисунков и фотографий. Мои приобретения заняли почти весь мой чемодан.

Меня провожали товарищи, шутили, но грусть расставания не покидала меня.

На вторые сутки я вышел из поезда в Нахичевани. Советы друзей остались позади, на перроне бакинского вокзала. Мне предстояло собственными глазами увидеть истинное положение дел в Нахичевани.

Сотрудник редакции встретил меня на вокзале и отвез в городскую гостиницу, где мне предстояло пока жить. Было довольно холодно по сравнению с бакинской зимой.

Гостиничная комната оказалась просторной, с печкой. И по первому зову дежурная по этажу приносила чай.

Ночью я накрылся двумя одеялами, но не мог согреться, — спал, скрючившись от холода.

Утром направился в областной комитет партии, представился секретарю обкома. Он познакомил меня с ответственными работниками. Здесь я увидел Зейнала Гаибова, который когда-то преподавал в партийной школе, а теперь работал народным комиссаром просвещения автономной республики. Были и другие знакомые, к примеру — заведующий отделом пропаганды. Когда-то, еще работая в Центральном Комитете, он приезжал к нам с инспекцией в Агдам.

Секретарь обкома распорядился, чтобы мне выделили комнату, и обещал, что в скором времени для моей семьи найдут квартиру, тогда я смогу перевезти своих из Назикляра.

Уже много месяцев в газете не было главного редактора. Выходила она нерегулярно, с большими опозданиями. На ее страницах не поднимались важные вопросы, отсутствовала серьезная критика, публикации были скучными и неинтересными. Оттого и тираж был просто смехотворным. В редакции не было элементарного порядка ведения дел, дисциплина не поддерживалась, каждый мог прийти, когда захочет, и уйти, когда вздумается.

Зейнал Гаибов, провожая меня к гостинице, пожаловался, что учителя местных школ вот уже третий месяц не получают зарплату.

— Причина? — поинтересовался я.

— Нерасторопность и волокита в Наркомате финансов.

«Вот и первая тема для критического выступления», — подумал я.

— Уважаемый Зейнал, дай мне, пожалуйста, двух учителей поактивнее, я от газеты направлю их с рейдом в Наркомат финансов.

— Тебе что, жизнь надоела?

— А в чем дело?

— Нарком финансов — член бюро обкома!