— Нигде нет края лучше нашего! — проговорил я. — Даже Горис куда как красив и больше, но Вюгарлы ни с чем сравнить нельзя!

Гюллюгыз никак не отозвалась на мой восторг, продолжала молчать. Я понимал, что она права. За эти дни я мог бы выбрать время, чтобы прийти к ней. Радость, что отец вернулся после стольких лет домой, вытеснила все другие чувства.

— Так хорошо, что я вернулся из Гориса домой, — не сдавался я, надеясь смягчить гнев Гюллюгыз.

А она, словно ястребиха, накинулась на меня:

— Вернулся! Уже сколько дней, как ты здесь!.. Мог бы еще недельку дома посидеть!

— Все бы сразу заметили, что я побежал к тебе, и первая Гызханум подняла бы шум на все село, хоть уши затыкай: «Отец вернулся, а он убежал к своей ненаглядной!» А сплетникам у нас дай повод кому косточки перемыть!

— Собака лает, а караван идет своим путем! — отозвалась Гюллюгыз, но в голосе ее уже не было злости.

— Ты права, конечно. Но иногда собачий лай будит всю округу. А уж если залают все собаки, то каравану не пройти.

— Не оправдывайся! И не пользуйся тем, что у меня доброе сердце.

Я вскочил на ноги и нежно прижал ее к себе. Гюллюгыз не сопротивлялась. Неожиданно она уткнулась носом в мое плечо и заплакала. Я осторожно погладил ее по голове, стараясь успокоить.

За эти дни что-то произошло, я чувствовал какую-то перемену в Гюллюгыз, но какую — никак не мог понять.

— Когда твой отец уезжает? — спросила она.

— Отец вернулся навсегда.

— А с мамой помирился?

Я рассказал, что после возвращения отца мать совсем изменилась и не вспоминает о наших ссорах. И даже согласилась, чтобы я учился в школе.

— А почему это занимает тебя? — спросил я.

— Это всегда меня интересовало, разве не так? Или ты все забыл?!

«О чем же я забыл?» Сколько ни напрягал память — не мог вспомнить, а она продолжала:

— Ты уж лучше сразу скажи, когда снова собираешься удирать отсюда?

Я огорчился, но не стал возражать. У нее есть право обижаться, пусть выскажет все, что накопилось, а потом успокоится, — забил фонтаном родник, не перекрывай его, пусть льет в полную силу, а когда успокоится, вода снова станет прозрачной и чистой.

— Конечно, хорошо, что ты вернулся, но, как говорится, кто начал плясать, тот должен доплясать до конца!

Я не мог скрыть своего удивления, не понимая, о каком конце идет речь, а Гюллюгыз не унималась:

— Как хорошо, что тебе по дороге повстречался отец, а то где бы ты был сейчас и что бы говорила твоя мать?!

Моя озадаченность и нескрываемая обида наконец остановили ее.

— Не обижайся на меня, Будаг, — неожиданно грустно сказала Гюллюгыз, — у меня столько накипело, сама не знаю что говорю. Мне надо все тебе рассказать, а как — я не знаю.

— Гюллю! В чем все-таки дело? — И, чтобы вызвать ее на откровенность, я заговорил первый: — В ту ночь, уходя в Горис, я хотел через кого-нибудь тебе передать, чтобы ты ждала меня. А потом подумал, что не следует этого делать. Я ухожу, а здесь сплетники сживут тебя со свету. А потом пожалел, что не сказал, — пусть знают!

На глазах Гюллюгыз показались слезы.

— Ну почему ты плачешь, Гюллюгыз? Чем я обидел тебя? Раньше ты говорила, что не любишь людей, которые, выпустив стрелу, прячут лук. Или я тебя не так понял?

— Да, ты меня никогда не понимал и не поймешь! Час от часу не легче!

— О чем ты, Гюллю?!

— Уходи и больше никогда не приходи ко мне!

— Ты забыла о нашей клятве? Я никогда не отступал от нее. Ради аллаха, скажи мне откровенно, что случилось?

Гюллюгыз смотрела прямо в мои зрачки.

— Ну так слушай, если это тебе важно! Сердце мое разрывалось от боли в тот час, когда ты сказал, что уходишь. Мы поклялись друг другу в верности, но ты клялся в верной дружбе, а я — в верной любви. Три греха совершила я в тот день из любви к тебе. Ты знаешь об этом! И вдруг после твоего отъезда отец первый заговорил о моей любви. Он у меня добрый, усадил возле себя и, глядя мне в глаза, спросил, что мы собираемся делать дальше. «Я знаю, сказал он, Будаг младше тебя на целых четыре года, он — мальчишка, ему только шестнадцать. А тебе… Но если бы не твоя старшая сестра, давно бы быть тебе матерью. Но что поделаешь, если кровь ударила вам в голову? Пусть его родители подумают о соблюдении обычаев, мы вас обручим как положено». Что я могла ему сказать? Что ты сбежал?.. Будаг, я молила аллаха, чтобы он послал мне внезапную смерть!

— Гюллю, милая, опомнись, о чем ты говоришь? Ничто не может нас разлучить, я добьюсь, чтобы отец и мать согласились на мою женитьбу, а если они не согласятся, мы с тобой убежим.

— Никогда они не согласятся, чтобы их невестка была старше сына! Да и куда мы убежим?

— Куда захочешь!

— Ай, Будаг, надо все обдумать!.. Какой ты еще ребенок!

Я возмутился:

— Что я ни говорю, все тебе не так! И не смей мне говорить, что я ребенок!

— Не сердись, Будаг! Как говорят: не зная, где выход, не входи!

Я задумался. Гюллюгыз рассуждала правильно и предлагала мне действовать осмотрительно. Если бы мои родители узнали о наших планах, они бы постарались помешать моей ранней женитьбе. К тому же девушка старше меня на целых четыре года. Во-вторых, отец с трудом вырвал согласие матери, чтобы я учился, и все насмарку! Какому ремеслу я обучен? Как я смогу содержать семью, кормить детей?!

— Так что же мне делать? Я не могу с тобой расстаться, Гюллю!

— Сколько ни думай, а ничего не придумаешь. Главное — сохранять пока все в тайне. Чтобы мои не рассказали твоим о нашей любви! Поступим так: сегодня вечером ты придешь к нам и скажешь, что наша с тобой дружба — это дружба брата и сестры.

Я ничего не понял.

— А вдруг мне не удастся их убедить?

— А ты постарайся. Но если не поверят, придумаем что-нибудь еще. Обязательно приходи сегодня вечером к нам.

Солнце садилось за горизонт. Ясно была видна вершина горы Ишыглы, в любое время года покрытая снегом. Макушки соседних гор затянуло туманом. Ничто не могло развеять мое скверное настроение.

А тут встречаю дядю Магеррама. За те дни, что я его не видел, он сильно сдал: похудел, осунулся, совсем сгорбился. Он поздравил меня с возвращением отца и пообещал выкроить время, чтобы прийти к нам. «Может, попросить у него совета? — подумал я. — А как с клятвой насчет тайны?»

Прощаясь с Гюллюгыз, я твердо был уверен, что вечером сделаю так, как она просила. Но чем ближе к дому, тем нерешительнее я становился.

Я спускался с холма берегом ручья и остановился под большой алычой. Отсюда, сверху, были видны наш дом, наш двор. Я присмотрелся. Мать доила Хну, а отец подкладывал в кормушку сено.

Каким ухоженным становится дом, когда в нем хозяин! Как спокойна и уверенна женщина рядом с мужем! Ни дочь, ни сын — никто не заменит матери мужа.

Истомившись в многолетней разлуке, мои отец и мать не могли наглядеться друг на друга. Мать с утра и до вечера готовила отцу его любимые кушанья. А отец, словно желая искупить вину одиннадцатилетнего отсутствия, ни на минуту не отходил от матери, стремясь мгновенно исполнить любое ее желание. В движениях матери появилась какая-то размеренность.

Они и не предполагали, какой сюрприз я им приготовил. Только-только зажили они спокойной жизнью, а их непутевый сын не может никак угомониться. И хоть я понимал, что разговор с ними нарушит спокойное течение нашей жизни, я уже не мог остановиться. Уговаривать и успокаивать чужих родителей, когда еще со своими не поговорил, — как же можно? И я поступил, как подсказывала совесть.

Мать раскладывала по тарелкам молочный плов, когда я вошел в дом. Свирепое выражение моего лица насторожило родителей. Отец взглянул на меня, потом на мать и поднял брови.

Я молча уселся перед тарелкой у скатерти и, опустив голову, ждал лишь удобного момента. Родители не могут не видеть моего настроения и непременно спросят, что произошло. Тут-то я им все и выскажу. Но мать не обращала на меня никакого внимания.