Город спал, когда я вышел из здания райкома партии. В соседнем дворе раздалось первое призывное кукареканье петуха, где-то поодаль отозвался другой. Глаза не сразу привыкли к темноте, но дорога была мне хорошо знакома. Холодный ночной воздух ощутимо обвевал голову.

Я вспомнил, что забыл оставить заведующему общим отделом письмо в ЦК, чтобы отправили с утренней почтой, но возвращаться не хотелось.

Между домом, где мы жили, и центром города, где располагался райком, текла река. Совсем неподалеку от моста, соединявшего две части Агдама, когда-то стояли мельницы Кара-бека, куда мы пришли с отцом и матерью в поисках работы, где отец познакомился с Алимардан-беком из Эйвазханбейли, и мы нанялись к нему в батраки, кажется, тысячу лет назад… Мысли мои, как всегда, унесли меня в далекое прошлое.

Я вступил на мост, и каблуки моих ботинок звонко застучали по деревянному настилу. Какой-то шорох привлек мое внимание, я мгновенно обернулся и сжался, как для прыжка. В кустах у реки мелькнул силуэт, яркая вспышка осветила кромку берега. Я метнулся вниз и прильнул к доскам настила. Ночную тишину прорезали три громких выстрела, один за другим. Я услышал шуршание башмаков по гравию. Покушавшийся — он был один — удалялся вдоль берега реки. По-видимому, он был уверен, что я убит. А я остался в живых только потому, что почти одновременно с первым выстрелом упал и пуля задела меня на излете, вскользь.

Рукав быстро набухал кровью, хотя особой боли я не чувствовал; лишь сильное жжение в правом предплечье говорило, что пуля прошла именно там. Убийца решил, что все три выстрела достигли цели. «Как я разочарую его завтра, когда он увидит меня живым!» — подумал я.

Я осторожно поднялся и, придерживая здоровой рукой пострадавшую, медленно побрел домой. У меня мелькнула мысль вернуться в райком и вызвать туда профессора, но я понимал, как будет волноваться Кеклик, которая, как всегда, не спит, ожидая меня. Лучше прийти в окровавленной одежде, но на своих ногах, чем звонком предупреждать о ранении. И в больницу идти не имело смысла: нельзя подвергать Мансура Рустамзаде опасности ночного хождения по городу, в котором скрывается убийца.

В первый момент Кеклик испугалась, побледнела, но быстро взяла себя в руки и кинулась за теплой водой, чистыми тряпками и йодом. Стащила с меня пиджак, разорвала рубашку, прилипшую к ране, и охнула.

Я, как мог, успокоил ее, сказав, что не чувствую никакой боли.

— Позвони Нури, может, пришлют из больницы фельдшера или дежурного врача?

Через несколько минут у дома затормозила машина, приехали Нури, следователь, начальник милиции и Мансур, которого они захватили с собой.

— Профессор, я не хотел вас беспокоить… — извинился я.

— Опять мне придется тебя лечить, — улыбнулся он. — Никак не можешь без меня обойтись! И опять руку. Но, к счастью, ничего страшного. Задеты мягкие ткани, через пару недель забудешь, где у тебя болело.

— Жаль, что накануне приезда Керима! — посетовал я.

— Ты родился под счастливой звездой! А Керим и в таком виде узнает тебя.

Когда перевязка была готова, приехал Балаев.

— Классовый враг не дремлет, — криво усмехнулся он.

Когда все разошлись, Кеклик помогла мне улечься поудобнее, и я мгновенно уснул. Ильгар спал, не ведая, что творится на свете.

Рано утром меня разбудил звонок. Бадал Сеидов требовал меня к телефону, а Кеклик не хотела беспокоить меня. Но Сеидов настоял, утверждая, что у него для меня важное и срочное сообщение.

И действительно, сообщение секретаря районного комитета комсомола было чрезвычайно важным: нашли убийцу секретаря комсомольской ячейки из села Гусейнбейли. Он был пойман комсомольцами. Я поблагодарил Бадала, но не сказал ему, что ранен.

Не успел положить трубку, как снова раздался звонок. На этот раз профессор беспокоился о моем самочувствии. Я сказал, что все в порядке.

И снова тяжелый, беспокойный сон взял меня в плен.

Оказалось, что Керим был из числа тех двадцатипятитысячников, которых послали работать на село. Он получил назначение в колхоз «Инглаб» («Революция») председателем. Четверо других, прибывших с Керимом, имели при себе назначения в другие колхозы. Их уже ждали с нетерпением на местах.

И Кериму, к сожалению, пришлось прервать учебу. Не помогла ему и многодетная семья. Как видно, у партии каждый преданный человек на учете.

Посовещавшись, мы решили, что до моего выздоровления Керим останется в Агдаме. Пока он был без семьи, мы с Кеклик уговорили его остановиться у нас.

Кеклик советовала мне сделать все, чтобы Керим остался на работе в райкоме партии, тогда бы она могла часто видеться с Мюлькджахан и ей не было бы так одиноко в городе.

Я тоже был не прочь: в Кериме я уверен, как в себе самом. Но партия крепила ряды председателей колхозов, так что Керима оставить в районном центре не удастся.

Позвонил Мадат Кесеменский из Баку и, узнав, что на меня совершено покушение, немедленно выехал в Агдам.

В первый же день у него в кабинете было созвано совещание всех ответственных работников райкома.

— Обстановка крайне обострилась. Там, где безнаказанно стреляют в заведующего отделом пропаганды и агитации и в течение двух недель органы милиции не могут обнаружить преступника, работать невозможно! — сказал Кесеменский.

Он решил сам провести выборы председателей, которых прислали из Баку. Первым было намечено утверждение Керима.

В колхозе «Инглаб» Мадат Кесеменский представил Керима и кратко, но ярко говорил о нем. Колхозники проголосовали за нового председателя. Ему выделили жилье, чтобы смог перевезти семью.

Когда Мюлькджахан с детьми приехала в Агдам, я уже снял повязку.

Однажды Мадат Кесеменский вызвал меня к себе:

— Кто такой Гасан-бек Эйвазханбейли, что ты так заинтересован в его судьбе?

Я объяснил.

— А Бике-ханум Эйвазханбейли, которую ты освободил от разнарядки по хлопку? Это что, тоже входит в твои обязанности?

— Она вдова родного брата Гасан-бека, но дело не в этом. У вдовы Саттар-бека нет даже клочка земли и тягловой силы, чтобы заниматься посадками хлопчатника.

— Какое тебе до этого дело?

Я рассказал, как Бике-ханум приходила в райком с жалобой на Юниса Фархадова, который в отместку за то, что она отказала ему в женитьбе на дочери, включил ее в разнарядку.

— А что за история с ковром?

Я объяснил секретарю, что Бике-ханум опознала свой ковер, но Кюран Балаев утверждает, что реквизировал его при аресте Гасан-бека в Геоктепе. Для того чтобы снова не возникли недоразумения с ковром, который числился в инвентарном списке хозяйства райкома, я велел переслать его в Баку, в музей народного творчества.

— Понимаешь, Будаг, слишком много у тебя за последнее время выявилось знакомств с чуждыми нам элементами. И кое-кто усматривает в этом определенную линию. Ты утверждаешь, что Гасан-бек — революционер и подпольщик, который помог твоему отцу в годы мусавата спрятаться от властей, а органы осудили его за контрреволюционную деятельность! Ты защищаешь бедную вдову, а факты говорят о том, что бекская жена не выполняет распоряжений земотдела. И так далее. Сейчас ты ведешь борьбу с председателем нашего райисполкома. В том, что ты критиковал его за перегибы, что он заставил крестьян перепахивать земли, засеянные зерном, я с тобой согласен. Но ты ведь на этом не успокоился! Ты поместил в районной газете карикатуру на него, не удовлетворившись статьей в газете «Коммунист», выставил его на посмешище! Добиваешься возбуждения против него судебного дела. Не слишком ли ты усердствуешь в этом вопросе? Ведь это можно расценить как дискредитацию Советской власти, которую он представляет!

— Председатель нашего райисполкома не олицетворяет собою Советскую власть!

— Говори яснее!

— Сначала надо выяснить, кто у нас в районе председатель райисполкома!

— Как кто? Салим Чеперли!

— А может быть, Ясин-бек Гюрзали?