Неожиданно встал Зюльджанахов. Видимо, он хотел выгородить Кепюклю, но навредил и ему, и другим. Он сказал, что, наверно, не за всем мог уследить председатель коопсоюза, кое-что делалось без ведома.

Почувствовав поддержку, Кепюклю обнаглел и начал отрицать участие в операциях с товарами, поступавшими в коопсоюз.

— Может быть, вы расскажете присутствующим, куда делся и кому продан английский шевиот, поступивший на склад коопсоюза? — задал вопрос прокурор.

— Я не кладовщик, чтобы помнить о всех поступающих к нам товарах!

— А все-таки?

— Мне нечего добавить!

— Отчего же вы забыли, что весь шевиот отпускался только по вашим запискам? Не отпирайтесь, так уж получилось, что несколько таких записок лежат в вашем деле!

Заволновался Рахман Аскерли, его длинные пальцы выбивали дробь на столе. Каргабазарлы еще ниже опустился в своем кресле.

Кепюклю что-то невнятно пробурчал.

И тут снова поднялся Зюльджанахов:

— Мы, коммунисты, считаем, что критика, и особенно самокритика, — движущий фактор нашей жизни. Я думаю, что товарищ Кепюклю по-большевистски призна́ет свои ошибки и пообещает, что впредь в его работе мы не найдем недостатков! (Очевидный ход: поставить точку на обсуждении, чтобы больше ничего не выплыло наружу.) — И чтоб вытянуть из Кепюклю слова признания, спросил: — Признаете ли вы свои ошибки, товарищ Кепюклю?..

Но тут его прервал председатель комиссии:

— Именно вы, товарищ Зюльджанахов, должны были пресечь в самом зародыше преступление, защитить социалистическую собственность! К сожалению, — сказал он, уже обращаясь ко всем, — товарищ Зюльджанахов не оказался на высоте. А сейчас, это ж так очевидно, изо всех сил старается выгородить Кепюклю, пытается свести дело к простому признанию допущенных ошибок!

— Дело ясное, чего тянуть?! — вставил Нури Джамильзаде. — Надо, чтобы этим делом занялся прокурор, пусть привлечет к ответственности Кепюклю!

Мне передали записку от Тахмаза Текджезаде:

Но я посчитал разговор о пьесе непринципиальным и не имеющим к делу отношения. Я хотел послушать, что еще скажет Зюльджанахов. Ждать пришлось недолго.

— Я не собираюсь, — снова поднялся он с места, — подвергать сомнению авторитет товарищей, приехавших из Баку. — Говорил спокойно и с чувством уверенности, словно собирался открыть собравшимся нечто очень важное. — И все же я должен предостеречь товарищей от предвзятого мнения, с которым они приехали к нам. Прокурор здесь хвалил Будага Деде-киши оглы за проявленную якобы оперативность и принципиальность. А кто такой Будаг? Каков его моральный облик? Каждый житель Лачина знает, что он обманул девушку, наградив ее ребенком, и отказался жениться. Каждый скажет вам, товарищи члены комиссии, что это правда. Что же получается?! Бесчестный человек пытается оклеветать других?! Можно принимать во внимание слова такого человека? Я со всей серьезностью заявляю, что необходимо новое разбирательство дела Кепюклю товарищами, объективно смотрящими на вещи. Это — во-первых. А во-вторых, товарищам из укома партии не мешало бы в свете вышеизложенного уяснить себе, кто такой Будаг Деде-киши оглы!

С больной головы на здоровую?.. Такого поворота событий я не ожидал.

Тахмаз Текджезаде укоризненно посмотрел на меня: мол, сам виноват — надо было вовремя выступить!..

— Разбираться так разбираться! — сказал он и поднялся. — А что касается. Кепюклю, то проверка, проведенная комиссией, обстоятельна и объективна. Следственные органы, проводившие ревизию коопсоюза, за это ручаются. А теперь о Будаге Деде-киши оглы, которого обвинили в недостойных поступках. Я не хочу его выгораживать. Если есть какие-то сигналы, что ж, следует, очевидно, создать комиссию, и пусть она разберется в существе дела. Но хотел бы при этом отметить: те, кто знает Будага, не сомневаются в смехотворности обвинений, выдвинутых против него, находящихся в вопиющем противоречии с его обликом, образом жизни, взглядами.

И все же на расширенном заседании укома была назначена комиссия, в которую вошли секретарь комитета комсомола уезда, председатель женотдела, прокурор и заведующий отделом народного образования. Делом Кепюклю заинтересовались следственные органы республики.

Однако мои враги, как мне казалось, выиграли первое сражение со мной.

Мне стало известно, что Зюльджанахов лично заходил в дом к отцу Кюбры и о чем-то с ним беседовал. О чем? Не стоило труда догадаться. Но это бы еще ничего! Пошли слухи, что я посягнул на честь участницы художественной самодеятельности центрального клуба и что вообще я неоднократно приставал к женщинам, приходившим в Политпросвет. Назывались даже имена.

Зюльджанахов и Кепюклю не принадлежали к числу людей, которые легко признают поражение: они готовили мне сюрпризы.

Я был в растерянности. Но тут вернулся из командировки Джабир, как всегда усталый и голодный. Мы вместе направились в столовую.

— Как только я уезжаю, у тебя портится настроение. Неужели ты так скучаешь в мое отсутствие? Или снова приготовил мне какие-то неожиданности? — спросил он участливо.

Я рассказал Джабиру, как меня оклеветали. Раньше товарищи всегда считали меня честным человеком, а теперь работает комиссия, которой предстоит доказать мою правоту. И в чем!

Джабир помолчал, а потом предложил:

— Давай сходим в новую баню, а? Там и поговорим… А о твоей беде я знаю, даже в селах об этом судачат. Но ты, погруженный в заботы, забыл о могуществе своего брата. Мы еще посмотрим, кто выиграет!..

Баню для города построили недавно. Хотя воды в Лачине было вдоволь, из-за недостатка топлива баня работала только три дня в неделю. Для семейных были специальные номера. Чтобы спокойно поговорить, мы с Джабиром взяли отдельный номер.

Пока мылись, Джабир обдумывал ситуацию.

— Сколько времени ребенку Кюбры? — неожиданно спросил он.

— Немногим более трех месяцев.

— Так… так… Надо вспомнить, где ты был в то время, когда Кюбра с кем-то сошлась. Да, брат, — помолчав, добавил он, — в холостяцкой жизни ничего привлекательного! Все несчастья и беды случаются с человеком, пока он холост. Каждый, кому не лень, может болтать о тебе чепуху, распускать слухи. А тут ты еще на виду у всех сельчан не раз говорил с Кюброй на улице да еще выпил айран у них в доме! Куда уж дальше? От этих фактов не укроешься! — Он яростно тер голову, потом ополоснулся водой из тазика и неожиданно спросил, глядя на меня в упор: — У тебя действительно с ней ничего не было?

— Ну вот, дожил я, самый близкий друг мне не верит!

— Верю, верю я! Но только хочу быть строже самой строгой комиссии, чтобы потом стоять за тебя насмерть! — Он неожиданно запел.

— Слушай, Джабир, ну чего ты так развеселился?

— Подожди, как говорится у нас: в хороший день всяк хорош, а в плохой — о брате вспоминают. Я рад, что ты вспомнил обо мне. А я хочу вспомнить… Сейчас октябрь. Ребенку три с половиной месяца. Надо до дня высчитать, где ты был год назад… В прошлом октябре, дорогой, ты был еще в Шуше, а твоя Кюбра жила себе в Абдалларе, и здесь ни одна собака еще не знала тебя! Вот так-то, брат! А по приезде в Лачин тебя сразу направили в Мурадханлы, и там тебя видел Горхмаз Гюлюбуртлу, член партии с шестнадцатого года. Уж он врать не станет!

Я молча слушал. Рассуждения моего друга кое-чего стоили!..

— Только мы с тобой прибережем этот аргумент, — заметил он, — напоследок Подождем, пока Кепюклю и Зюльджанахов не выложат все, что еще придумали!..

Мы вышли из бани, когда солнце уже закатилось. С гор потянуло прохладой. Домой возвращаться не хотелось.

— А что, если нам пойти к кому-нибудь выпить чаю? — неожиданно предложил Джабир. — Умоляю тебя, не кисни и не порть мне настроение!

— Хочешь — пойдем. Ложиться спать еще рано…

— Послушай, Будаг, уж не ты ли ратовал за «вторую революцию»? Где ж твоя воинственность?