— Да буду я твоей жертвой, Деде-киши, — взмолилась мать, — не спорь с ним. Что будет с нами, если и здесь не удержимся?!

— Где ты пропадал так долго, вюгарлинец? — спросил бек, когда отец вошел к нему.

Отец повторил сказанное Мирзе Алышу.

— Неужели столько-времени понадобилось твоему односельчанину, чтобы рассказать о твоих дочерях? А когда же он собирался торговать своим рисом, или он забыл, зачем приезжал в Агдам?

Голос бека звучал вполне миролюбиво, но в нем уже послышалось раздражение. Отец промолчал.

— Тебя никто не приглашал в этот дом, ты сам пришел и попросил здесь защиты и работы. Вот и работай! — Голос бека на сей раз звучал сухо. — Или ты думаешь, что снова попал на бакинские промыслы?!

На этот раз отец взорвался:

— А чем вам не угодили бакинские рабочие?

— Не мешало бы им всем, как и тебе, языки укоротить!

— Очень много языков пришлось бы отрезать, бек!

Бек вскипел от дерзости отца:

— Пока вся твоя семья ест мой хлеб, потрудись научиться разговаривать с беком! В моем доме тебе не причинили никакого зла, тебя никто не обидел.

— Если бы у меня был свой хлеб, я бы не стоял здесь и не слушал ваши упреки, бек. Всю свою жизнь и я, и мой отец, и мой дед кормили своим трудом вас, вашего отца и вашего деда. Теперь и вам не грех поделиться со мной куском хлеба. Я не нищий, чтобы можно было меня попрекать им.

— Не будь неблагодарным, Деде-киши!

— Пока мне вас благодарить не за что!

— Если ты так храбр, Деде-киши, почему же, когда за тобой сюда прискакал Алимардан-бек, ты спрятался сам и проглотил свой язык?

Отец и тут не смолчал:

— Когда два бека спорят, то слуге делать нечего.

Эти слова почему-то рассмешили бека:

— Вот видишь, какой ты, оказывается, воспитанный. Если бы ты всегда был таким!

— Слово следует за словом, бек. Угроза вызывает угрозу, обида вызывает обиду, — уже миролюбиво добавил отец.

— Не будем пререкаться. С нами не посчитался, пошел куда вздумал, что ж, да будет это жертвой твоему необузданному норову, но хотя бы постыдился жены и сына, которые извелись, ожидая тебя эти двое суток!

Отец нервничал, но на этот раз молча выслушал бека. А бек с настойчивостью и твердостью предупреждал:

— Хочу дать тебе добрый совет, Деде-киши. Как говорится, сироте на чужбине лучше свернуться калачиком, чтобы меньше есть. Сироту жалеют все, но накормит лишь кто-нибудь один!

— Вот-вот! — не сдержался снова отец. — А кто дал хлеб, тотчас кричит сироте: «Мой хлеб ешь — помалкивай!»

На этот, раз терпение бека лопнуло: он впервые, наверно, встретил такого упрямца, как мой отец.

— Слушай! Сейчас тревожные времена. Каждый надевает папаху набекрень и выходит на майдан с пятизарядной винтовкой в руке, весь увешанный патронташами. Не вынуждай меня выгнать тебя на майдан вместе с семьей, чтобы вы стали мишенью для любого, кто умеет стрелять! А теперь покончим на этом. Если еще хоть раз, не спросив у меня разрешения, ты отлучишься, то можешь сюда не возвращаться. Мой дом не постоялый двор.

— Хорошо, бек. Отныне, куда бы я ни пошел, буду спрашивать у вас разрешения. Спокойной ночи.

Я готов был поклясться, что в голосе отца звучала ирония.

А утром я снова погнал скот в поисках новых пастбищ в окрестных низинах. О пастбищах мне сказал Имран, стараясь, очевидно, загладить передо мной вину и успокоившись, что мое присутствие больше ему не угрожает.

Эшгабдальские луга!.. Скот пасся, а я, сидя на камне, смотрел на дорогу, которая уходила вдаль. То проедет фаэтон, то проскачет всадник, то пропылит арба или пройдет пешеход. И никому до нас никакого дела. Ни пеший к нам не заглянет, ни всадник не прискачет, и на арбе нам ничего не привезут, а в фаэтоне не приедут гости.

А дорога становилась все многолюднее. Здесь недалеко находилось святилище Эшгабдал. Говорили, что в святилище можно вымолить исцеление недуга или исполнение несбыточных надежд.

Смотрел я на дорогу и думал свою думу, вспоминая, как спорили отец и мать перед тем, как уснуть. Мать упрекала отца, что он дерзил беку, который приютил нас и от которого мы плохого не видели. А отец с упрямством, присущим ему, твердил, что не позволит, чтобы его унижали. И хотя слова отца вызывали во мне понимание, я все же был согласен с матерью. Иначе снова отмерять нам шагами длинные дороги, когда груз давит на плечи, а веревки впиваются и режут.

Отец нам рассказал, что падение царя пошло на пользу бекам. Новая власть развязала им крылья, утвердила их права, готова прислать им на защиту свои отряды. Но и сами беки приходили на помощь новой власти своими собственными отрядами, состоящими из подвластных им людей. И всюду теперь верховодили беки: и в суде, и в мечетях, и в торговых операциях. Сами они держали крестьян в повиновении. Правда, иногда крестьяне роптали, но их ропот был не очень слышен: станут беки обращать внимание на крестьянские выкрики и недовольство!..

И тут вдруг я увидел Керима. Он шел по дороге, ведущей к Эшгабдальскому святилищу. Что ему там делать?

Но Керим, оказывается, шел ко мне, узнав, где я пасу скот! А к святилищу чаще всего, объяснил он мне, приходят жертвы несчастной любви.

С того дня стали мы встречаться с Керимом, как и прежде, на пастбище. Он пригонял свою отару, а я своих коров и буйволиц. Только я днем отводил животных на дойку, а он с отарой дожидался моего возвращения.

И каждый день Керим рассказывал мне новости. Но однажды он пришел взволнованный и огорошил меня известием, что местные крестьяне Акбер и Шукюр сказали людям, что подпустят красного петуха в дом Назаровых.

— Но их же поймают!

— Сожгут и скроются, уйдут в бега.

— Откуда ты обо всем этом знаешь? — выразил я сомнение.

— Сам Акбер отцу моему сказал.

В тот же вечер я об этих удивительных делах рассказал матери, когда она доила корову.

Она испуганно шикнула на меня: «Ссс!» — и рукой чуть не закрыла мой рот.

В тот вечер что-то уж очень развеселились наверху: смех лился без продыху, так и животы заболеть могут. Умолкнут, а потом вдруг такой взрыв хохота!.. Наверху — смех, а внизу — горестные вздохи матери. Она, наверно, боялась, что об угрозах Акбера и Шукюра узнает отец.

Отцу я ничего не сказал, а только вспомнил его присказку, что, мол, снизу вверх идет волна вздохов, а сверху вниз — волна угроз. Но только сегодня как-то получилось наоборот: снизу грозили, а наверху смеялись.

У Назаровых, богатого и широко разветвленного рода беков Учгардаша, был обычай, существовавший с незапамятных времен: в один из дней недели собираться на пиршество в доме то одного, то другого бека. На эти пиршества приезжали близкие и дальние родственники с чадами и домочадцами. Из Учгардаша выезжало до пятнадцати фаэтонов, а некоторые фаэтоны приезжали и уезжали дважды.

Сегодня собирались у Садых-бека.

По правде говоря, еще не была очередь Садых-бека. Назаровы два дня назад собирались у Осман-бека и долго говорили об угрозах Акбера и Шукюра: слухи дошли и до них. И решили, как потом выяснилось, что учгардашские беки ни словом, ни делом не должны показывать, что они готовятся что-то предпринять в ответ. Но сами беки должны найти людей (наемных убийц), которым можно было бы поручить убрать смутьянов; денег беки на это дело не жалеют! И придумал расправу Гани-бек. Вот и решили собраться не в Учгардаше, а в другом месте, и пригласить на это застолье людей, которых обещал найти Гани-бек.

Чтобы, помогать поварам, повезли и меня, и маму. Мать промывала желудки и внутренности освежеванных баранов, густо засыпала солью снятые бараньи шкуры и складывала в сторонку. Отмывала от крови бараньи ноги и головы. А я на побегушках у трех поваров, выполняю их приказания: собираю и мою горячей водой грязную посуду, тру песком медные казаны, иду к арыку с ведрами, а к колодцу — с высокими медными кувшинами. Водой из арыка мыли посуду, а из колодца — шла на приготовление еды. Потом меня позвали помогать накрывать столы.