Собаки виновато завиляли хвостами. Керим назвал меня, и сестры радостно заохали: знали по рассказам и письмам Керима.

Я порядком замерз и надеялся, что нас сразу же поведут в дом, но женщины продолжали стоять на холодном осеннем ветру и, казалось, чего-то ждали. Вдруг из темноты к нам двинулся невысокий плотный молодой человек с черным бараном на плечах. Подойдя к нам, он, не произнеся ни слова, бросил к моим ногам связанного барана, выхватил из-за пояса нож и тут же его зарезал. Что ж, обычай… Такой чести в наших селах удостаивают человека, которого считают самым почетным гостем, дорогим и желанным для хозяев дома. Иногда барана режут у ног хозяина, когда он живым и невредимым возвращается из дальних странствий.

Ритуал жертвоприношения был завершен, и старшая сестра Керима, Гюльсум, пригласила нас к себе в дом. В центре горел очаг, дым от него уходил сквозь округлое отверстие в покрытии крыши. Окон в доме не было, свет проникал сквозь отворенную дверь и верхнюю отдушину.

Пока мужчины пили чай, женщины готовили мясо для шашлыка, тушили жаркое из баранины, жарили внутренности.

Агакерим, муж старшей сестры, тот, кто повалил барана у моих ног, был симпатичен мне. Он угощал нас с щедростью гостеприимного хозяина, одно кушанье сменяло другое, но самым замечательным был шашлык. После нескольких шампуров шашлыка мы съели еще по тарелке жаркого, потом пили кислое молоко, а после всего — чай с медом. Я даже не представлял, сколько могло в меня поместиться разнообразной еды.

Ночевать нас уложили в этом же доме. Здесь не было кроватей: на полу расстелили войлок, поверх положили толстые тюфяки. И тюфяки, и толстые легкие одеяла были набиты чистой шерстью и простеганы руками сестер Керима. Мы закутались в одеяла, и не успела голова коснуться подушки, как сон навалился на нас.

Утром я почувствовал небывалую легкость во всем теле, будто не я, а кто-то другой лежал в больнице всего несколько дней назад.

К завтраку на скатерть выставили кувшин со сливками, коровье масло, жареных цыплят, кормили нас так, точно боялись, что мы можем остаться голодными.

К обеду хозяин снова зарезал у наших ног барана. Но прежде чем это сделать, он обошел с ним на плечах вокруг каждого из нас, чтобы (такая примета) отогнать от нас беды, болезни и несчастья!

К вечеру нас пригласили в дом младшей сестры Керима и ее мужа — Оруджа.

Как и в доме старшей сестры, здесь тоже обе сестры были постоянно рядом с нами, старались угадать любое наше желание, предвосхитить любую возможную просьбу. Они все время что-то готовили, жарили, варили, стараясь поразнообразнее накормить.

Еще в те времена, когда я служил у Вели-бека, посылая меня на базар за молочными продуктами, Имран неизменно говорил мне: «Сливки и масло покупай только зарыслинские!»

Вот тогда я впервые услышал о селе Зарыслы. Мне тогда почему-то казалось, что Зарыслы большое село, наподобие нашего Вюгарлы. Но я ошибался. Если в моем родном Вюгарлы было пятьсот, а может быть, и семьсот домов, то в Зарыслы их было десять — пятнадцать. По большей части дома топились по-черному, так, как, это было в доме сестры Керима: в них было мало света, горящий очаг освещал лишь середину. Но местоположение села заставляло сердце биться сильней: со всех сторон поднимались пологие склоны гор, густо поросшие лесами, то тут, то там зеленели прекрасные пастбища с душистыми целебными травами, делавшими молоко коров особенно вкусным и жирным.

Люди здесь жили по старинке, новости доходили нескоро. Только в семье сестер Керима был человек, который учился в городе.

И утром следующего дня мне показалось, что я совсем здоров.

На третий день нашего пребывания в Зарыслы Керим сказал сестрам, что нам пора уезжать. Они никак не хотели нас отпускать, даже дети уговаривали меня: «Дядя, поживите еще у нас, погостите!»

Но, несмотря на уговоры, около полудня мы оседлали лошадей и покинули Зарыслы. Каждый из нас увозил по два хурджина, доверху набитые дарами добросердечных и щедрых сестер Керима.

К вечеру были уже в Степанакерте, подъехали к караван-сараю и вернули лошадей хозяину, а потом, перекинув хурджины через плечо, пошли к зданию партийной школы.

Керим освободил свой чемодан от вещей и начал укладывать в него большую часть того, что нам дали с собой в дорогу его сестры, только два кувшина меда и кувшин с жареной и залитой курдючным салом бараниной поставил в корзину, туда же уложил четыре вареных курицы. А мешок с чуреками и лавашем — в чемодан. Он отдал мне и две пары шерстяных носков с красивым цветным узором, связанных для него сестрами.

— Почему ты все это мне отдаешь? — с укором спросил я.

— Мне недолго съездить домой, — ответил он, — а где ты будешь это искать в Баку?

Когда все уложили, Керим пошел к фаэтонщику. Из Степанакерта до Евлаха регулярно отправлялись частные фаэтоны. Мы договорились, что завтра я поеду с ним, и внесли задаток.

Уже засыпая, Керим сонным голосом спросил:

— Говорят, что есть машина, которая летает, как птица. Аэроплан называется. Садишься и летишь куда захочешь… Врут, наверно.

— Есть, есть такая машина, — отозвался я. — Нам рассказывали о ней в школе. Когда-нибудь и мы с тобой сядем в аэроплан и полетим к твоим сестрам в Зарыслы!

— Нет, брат. — Мне казалось, что Керим улыбается, говоря это. — Зарыслы неподходящее место для аэроплана, там всюду горы, и барану негде разбежаться.

Ранним утром я покидал Степанакерт. Керим нес в руке чемодан, а я корзину. В караван-сарае фаэтонщик готовил фаэтон к дороге. Он взял из рук Керима чемодан и привязал его позади сидений. С нами в Евлах отправлялись еще двое. Мы расцеловались с Керимом, фаэтонщик взмахнул кнутом, и мы вылетели за ворота караван-сарая. В последнее мгновенье Керим сунул в карман фаэтонщику деньги и показал на меня: «Это за него вдобавок к задатку!»

Первая остановка была в Гарвенде: нужно было дать лошадям отдохнуть.

Чинары теряли свои последние листья. Ветер относил желтые листья, похожие на гусиные лапы, в сторону арыка, они плыли поверху, иногда цепляясь за корни деревьев, спускающиеся к самому берегу. Толстые ветви чинар сиротливо тянулись к холодному небу. Недаром говорят: деревом любуйся летом, а скот покупай осенью.

Фаэтонщик запряг лошадей. Мы уселись. Обтянутые резиновыми шинами ободья колес быстро вертелись, и фаэтон нес нас по мощеной дороге мимо незнакомых сел, пастбищ и лесов, все дальше и дальше.

А вот и Барда. Мы миновали этот небольшой старинный городок.

И река Тертер осталась где-то справа от нас. Солнце клонилось к закату. Постепенно наступали сумерки.

Рядом с дорогой бежали верстовые столбы. Потом впереди загорелось множество огней. Кто-то из моих спутников сказал: «Евлах!»

Радостно забилось сердце: мы приближались к цели нашего путешествия. Я неожиданно вспомнил, что отец называл Евлах «Караогланом». Почему так — я не знал. Волнения и радость сплелись воедино.

Все ярче горели огни впереди. Лошади замедлили бег, мы въехали в город; улица, по которой пролегал наш путь, была освещена электрическими фонарями. Я впервые в жизни видел электрический свет.

Фаэтон подвозит нас к вокзалу. Мне кажется, что он весь залит светом. Я благодарю фаэтонщика и направляюсь вместе с одним из попутчиков к билетной кассе. Я сую руку в карман, чтобы достать деньги, отложенные на дорогу, и обнаруживаю перевязанный веревкой пакет, а в нем сто пятьдесят рублей! Кто, кроме Керима, мог продумать так хорошо все детали моего путешествия?

Керим, Керим!..

В билетной кассе мы узнали, что до прихода поезда остается еще три часа. Попутчик кажется мне человеком опытным, осведомленным во многих вопросах. Он, видимо, не раз бывал в Баку. Мне льстит, что он оказывает мне внимание, а я, в свою очередь, проявляю свое уважение к нему.

Мы зашли в привокзальную чайхану, и впервые в жизни я угощал другого человека. Не беда, что за счет моего доброго Керима. Мы заказываем люля-кебаб и чай.