— Я в районе только второй день и ничего не знаю о положении дел в селах и вновь организованных колхозах. Надо выступать, опираясь на факты.

— Кто же станет утверждать, что факты не нужны? Без них никто не поверит ни единому твоему слову. Надо самому посмотреть и отобрать необходимые примеры и доказательства.

— А как добраться до сел и колхозов?

— Одиннадцатым номером, — ответил он по-русски.

— А что это такое?

— Пешком.

— Я с вами говорю серьезно, невозможно за два дня обойти все села Агдамского района!

— Успех работы отдела агитации и пропаганды прежде всего зависит от деловых качеств человека, который его возглавляет. Не так ли? Я думаю, не стоит подчеркивать, как может быть расценено ваше заявление. Вы, в сущности, на первое же поручение отвечаете отказом, товарищ Деде-киши оглы!

Ну вот, уже начинается!.. Но я не сдавался:

— Не думаю, это человек после большого длительного пути будет в состоянии вести работу агитатора и пропагандиста. Утомление и усталость дадут себя знать, да и сведения, пока доберешься до них, успеют изрядно устареть.

— По-вашему получается, что для каждого нам надо запрягать по фаэтону! Не много ли?

Да, такого не переговоришь!.. Что ж, буду терпеливо гнуть свое:

— Много или мало — это решать вам, а у меня к вам просьба: не дадите ли мне на завтра вашу машину?

— Если ты мечтал разъезжать здесь на машине, то зря приехал сюда! Ты откуда родом?

— Из Зангезура.

— А, из этого забытого аллахом места!.. Может быть, — съязвил он, — ты скажешь, что твои деды и прадеды разъезжали на фаэтонах и машинах?

— Товарищ Кесеменский, — возмутился я, — мой отец и дед были лишены многих необходимых вещей. У них не всегда был даже кусок хлеба. Но это вовсе не означает, что и я должен жить так, как жили они. Не для этого мы совершали революцию! Я хочу и буду жить, как и подобает нашему советскому человеку; хочу, чтобы так же, как я, жили и другие: А для этого нужно создать условия. Вот и обращаюсь к вам: мне необходима машина не для собственного удовольствия, а в интересах дела! Чтобы я мог выполнить порученную мне работу! И в ваших силах и возможностях выполнить эту мою законную просьбу!

— Знай, с кем разговариваешь! — стукнул он кулаком по столу. — Я вижу, что язык подвешен что надо. И еще неизвестно, что и как собираешься делать, а запросы ой-ой-ой! Ты вначале прояви себя, а потом уже требуй! Условия!.. Квартиру мы тебе уже дали? Дали! Телефон поставили? Поставили! Может быть, на первое время хватит?!

— Нет, не хватит! Вот план работы, — я протянул ему бумаги, которые принес. — Ознакомьтесь, пожалуйста, и поставьте на обсуждение бюро райкома.

Мадат Кесеменский бегло просмотрел страницы плана и, сбавив тон, миролюбиво проговорил:

— Ваш план я передам для ознакомления членам бюро. А завтра соберемся и обсудим… — И улыбнулся (не знаю чему). — Несмотря на все ваши возражения, все же вам придется сделать доклад на открытии праздника урожая, а фактический материал возьмете в исполкоме.

Я молчал: тому, кто промок под дождем, роса не страшна, как говорится.

На заседании бюро Кесеменский встретился со мной так, словно вчера между нами не было никакой стычки. Члены бюро должны были накануне ознакомиться с моим планом (как я предполагал), но я, когда мне предоставили слово, все же вкратце охарактеризовал основные его положения, выделил главное, на что я делал упор, и второстепенное.

Мнения членов бюро резко разошлись. Против меня выступили Мадат Кесеменский (мол, план громоздкий), председатель райисполкома Салим Чеперли (что слишком много на себя берем), заведующий земотделом Ходжаталиев и, наконец, уже знакомая мне Кяхраба Джаваирли (они поддержали Кесеменского и Чеперли). На моей стороне оказались начальник Агдамского отдела ГПУ Сулейманов, председатель районных профсоюзов Гияс Шихбабалы, секретарь райкома комсомола и мой Нури, заведующий орготделом.

Мне важно было убедить членов бюро в том, что моя позиция верна, и я снова взял слово:

— Во-первых, в отделе необходимо наладить дисциплину труда, укомплектовать штаты. Вместо шести человек по штатному расписанию (это я узнал у Нури) действительно работают только двое. Позволительно узнать, где остальные? Во-вторых, идеологический отдел не может довольствоваться справками, которые получает от исполкома, а, напротив, должен сам оперативно собирать факты на местах. Необходим транспорт и заинтересованные в своей работе люди! Когда наши условия будут выполнены, тогда товарищи смогут судить о том, как мы работаем, реальны или нереальны наши планы.

Салим Чеперли сидел на стуле лицом ко мне и перочинным ножиком со множеством лезвий чистил ногти, время от времени поглядывая на Мадата Кесеменского. Лицо Чеперли мне было знакомо, он кого-то мне напоминал, но я не мог вспомнить — кого именно. Только я прервался на полуслове, чтобы перевести дыхание, как он вмешался и скрипучим голосом, в котором сквозило раздражение, заметил:

— Заведующий отделом первым делом обязан проявить себя в работе, а потом уже выставлять свои требования. А товарищ Деде-киши оглы поступает иначе: ему сразу все подавай!.. Должен заметить, что у молодых всегда так: сами трудностей не видели, пришли на готовенькое и командуют теми, кто постарше их.

Меня удивила неприязнь, с которой Чеперли поглядывал на меня. И снова мелькнула мысль, что я где-то уже видел это лицо, оно мне очень знакомо, но где?! Споры не привели к какому-нибудь определенному решению: голоса разделились, а мой голос не был принят во внимание, так как обсуждался мой план.

Мадат Кесеменский вернул мне мои бумаги:

— План сырой, поработай еще!

Я вернулся в кабинет раздосадованный и обескураженный. Ведь план был мною продуман в деталях, учитывалась обстановка в районе, задачи партии. И вот тебе!

На следующий день меня снова вызвал Кесеменский.

— Доклад готов?

— Еще нет.

— Когда с ним смогут познакомиться члены бюро?

— Завтра.

Я собирался уже покинуть кабинет секретаря, считая наш разговор оконченным, но неожиданно Кесеменский остановил меня.

— Мой тебе совет, — сказал он, — остерегайся Сулейманова. Вздорный человек! И учти, что Бадаловым я недоволен.

Мне не хотелось смотреть в лицо секретаря. Вместо делового разговора — интриги! Он начисто отбил желание вообще говорить с ним. Так вести себя, как он, — недостойно секретаря райкома! И что за манера — хаять членов бюро?.. «Спорить не буду, — решил я, — потерплю, осмотрюсь».

А Кесеменский тем временем доверительно говорил:

— Послушай меня, Деде-киши оглы. Даже брат с братом, отец с сыном и то ссорятся. Всякое случается. Пусть остынет твоя обида на меня. Выступи с докладом, а потом езжай по селам, если тебе так хочется.

— Доклад я готовлю не в первый раз, можете не волноваться за меня. А что касается охоты ездить по району, то она должна стать правилом для всех работников райкома. Я представлю вам список товарищей, которые будут прикреплены к селам и нести ответственность перед райкомом за организационно-хозяйственную и политическую работу на местах.

Мадат Кесеменский внимательно слушал меня, делая какие-то пометки в своем, блокноте.

— Это мне нравится! В завтрашнем докладе расширь и углуби эти свои идеи. Мне кажется, твои предложения получат одобрение. Постарайся заинтересовать слушателей эрудицией и знаниями.

— Для меня, честно признаюсь, выступать перед аудиторией — одно удовольствие! Что может быть занимательнее: высказать мнение, пояснить свою точку зрения, выслушать дельные советы! Это же не работа, а одно удовольствие! — сказал я.

Кесеменский ухмыльнулся:

— Впервые встречаю мужчину, которому доставляет удовольствие выступать с трибуны.

Я не стал поддерживать шутливый тон.

— Вы меня удивляете, товарищ секретарь! Надо использовать трибуну для пропаганды колхозного строя. Колхозы теперь, — продолжал я, — арена острой борьбы. И мы, коммунисты, должны стоять в первых рядах борцов за новые виды хозяйствования!