— Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь был в отстающих?

— Сын или дочь?

— Родине нужны солдаты!

— И как ты его назвал?

— Эльханом, по имени героя пьесы Джафара Джабарлы «Невеста огня».

— Старайся! У Джафара Джабарлы очень много героев в его пьесах! — Я похлопал Нури по плечу, и мы весело рассмеялись.

В Ширванлы сделали первую остановку, умылись у родника, выпили в чайхане чай.

Когда проезжали мимо Геоктепе, я попросил остановить машину, чтобы взглянуть на усадьбу Садых-бека, где я некогда бывал. Нури и шофер из любопытства пошли вместе со мной. Я вспомнил, как вместе с Вели-беком приезжал сюда на праздничный пир, после которого было совершено убийство. Теперь в доме помещалось правление коммуны.

Сам дом и надворные постройки были в плачевном состоянии. На крышах в нескольких местах была содрана жесть, стены конюшни завалились и осели, кровля скособочилась. А сад за домом больше не существовал — его вырубили до единого дерева.

— Как ухитрились превратить в развалины такое прекрасное имение? — спросил я Нури.

Вместо Нури ответил шофер:

— Товарищ Деде-киши оглы! Мы рушим старый мир и строим новый!

— Сначала бы построили, а зачем вырубать плодоносящие сады?

— Говорят, что старый мир надо разрушить полностью! — упорствовал шофер, как мне показалось, довольно нагло.

Мы обошли усадьбу. Водоснабжающая система, которой пользовались во время полива пашни, была тоже разрушена. Вода разлилась и кое-где залила дороги, выбоины стали глубокими лужами, машины подпрыгивали, словно норовистые кони.

— Какие здесь были сады! — вздохнул я, когда мы снова уселись в машину.

— В Карабахе славился гранат из Джафарбейли и яблоки из Кызылахмеда! — поддакнул мне шофер, подзадоривая на разговор.

Нури спор был явно не по душе. Чтобы урезонить разошедшегося шофера, он поостерег его:

— Как бы ты не перевернул нас!

— Не волнуйтесь, товарищ Джамильзаде! Если перевернемся, то не испачкаемся. Вода из родников Шахбулага чиста как слеза…

— У болтуна большой рот, говорят! — резко прервал его Нури.

— Тогда ваш рот должен быть величиной с мешок! — не остался в долгу шофер.

— Говори, да не заговаривайся! — решил вмешаться я. Но не так-то просто было угомонить шофера.

— Больше, чем вам, никому сказать еще не удавалось, — грубил шофер.

Нури нервничал, но молчал.

Проехали село под странным названием Этемезли (Не едящие мясо). Я спросил у Нури, почему так называется село. Он показал на шофера:

— Если бы этот человек знал меру словам, то следовало бы спросить у него, ибо он родом из этого села.

— В народе говорят: не будь слишком мягким — сомнут, — отозвался шофер.

— Что ж ты не продолжаешь? Народ еще говорит: не будь слишком жестким — сломают! — успел сказать Нури, и машина въехала в Агдам.

Мы остановились у здания райкома партии.

Секретарь районного комитета партии Мадат Кесеменский встретил меня радушно. Я думаю, что он был старше меня, но держался как с равным.

Узнав, что я женат и что жена с ребенком пока живет у своих родителей в селе, он тут же распорядился выделить мне квартиру.

— Для заведующего отделом агитации и пропаганды нужна двухкомнатная квартира, — говорил он в телефонную трубку заведующему райкоммунхозом. — Если будет трехкомнатная — еще лучше! Хорошо бы в доме на берегу реки…

Улыбнувшись мне, он набрал номер телефона начальника почты и распорядился установить телефон в выделяемую дли меня квартиру. Покончив с устройством моих домашних дел, он вызвал членов бюро райкома, которые собрались в течение нескольких минут.

— На повестке дня один вопрос, — начал он. — Предлагаю заведующего отделом агитации и пропаганды Будага Деде-киши оглы избрать членом бюро райкома!

Когда после голосования мы вышли с Нури в коридор, он показал мне свой кабинет и тихо сказал:

— Пока веди себя так, будто мы с тобой познакомились только что.

— Почему?

— Будь терпеливее, дня через два-три поймешь сам.

Я только осваивался с комнатой, в которой мне отныне предстояло работать, когда дверь отворилась и без приглашения вошла молодящаяся женщина с ярко накрашенными губами. Голову она держала очень высоко, видимо оттого, что тяжелая коса была скручена в тугой большой узел. Из-за очков на меня глянули слегка прищуренные глаза под припухшими веками.

— Вы заставили себя ждать! — заговорила она, словно действительно давно меня ожидала. — Будем знакомы — заведующая женотделом Кяхраба Джаваирли. — И протянула мне руку.

Я пожал протянутую руку и предложил заведующей женотделом стул. Она еле поместилась на нем. Вблизи мне стало видно, что кожа на лбу, щеках и шее густо припудрена, а пальцы крупных рук унизаны сверкающими кольцами.

— Как хорошо, что вы приехали в Агдам! В нашем районе есть много такого, о чем следует писать.

Почему-то Кяхраба Джаваирли не понравилась мне с первого взгляда, но я вежливо спросил:

— Вы давно, работаете в Агдаме?

— Со дня организации райкома в Агдаме. Мы приехали сюда вместе с товарищем Кесеменским.

— А откуда вы родом?

— Отец из Нухи, мать из Кубы.

— А муж? — Я почему-то продолжал задавать ей свои нелепые вопросы.

— Что муж?

— Откуда он родом?

— Не знаю, — улыбнулась она, показывая ряд золотых зубов. — Какое имеет значение, откуда он?

Я все искал повод, чтобы прекратить разговор, и тут, на мое счастье, в кабинет вошел молодой человек и представился:

— Инструктор райкома Халафов.

Кяхраба Джаваирли медленно поднялась и не торопясь пошла к двери.

— Я могу прийти попозже, — поспешил сказать Халафов, но я его задержал.

— Поговорим потом, — сказала заведующая женотделом и выплыла из кабинета.

Халафов был невысокого, роста, слегка полноватый, неторопливый человек. Я спросил у него, сколько работников в отделе пропаганды.

— Всего шестеро: три агитатора, два пропагандиста и заведующая сектором по работе с женщинами.

— Но этот сектор не должен входить в состав отдела пропаганды и агитации?

— А в нашем райкоме установлено так, и более того: в отсутствие заведующего отделом командует именно Кяхраба-ханум.

— И что же?

— Сказать честно, отдела, в сущности, нет.

— Почему?

Он пожал плечами.

— Налажена связь с активом района?

— Связи никакой. Для того чтобы добраться до какого-нибудь села, приходится тратить целый день, — идти ведь надо пешком.

— А разве райком не имеет лошадей и фаэтонов?

— В райкоме только одна машина, но на ней ездит сам товарищ Кесеменский.

— А как добирается до дальних сел заведующий орготделом?

— Ищет какой-нибудь попутный транспорт; иногда удается, иногда — нет… То у одних, то у других.

— А каким транспортом пользуется Кяхраба Джаваирли?

— Она почти не выезжает за пределы Агдама, а если случается — то на фаэтоне исполкома.

Наш невеселый разговор был прерван появлением курьера: меня вызывал к себе Кесеменский.

— Не будь таким мрачным! — приветствовал он меня. — Иди занимай квартиру и жди работников почты: они сегодня же установят тебе телефон. На твое счастье, все двухкомнатные квартиры уже заняты, тебе досталась трехкомнатная, на втором этаже, балкон на улицу, — одним словом, замечательная!

Председатель местного кооперативного магазина прислал мне раскладушку; мать Нури, тетушка Абыхаят, занесла теплое одеяло (подарок на новоселье). Я дождался, пока установили телефон, и улегся спать.

Наутро я уже сидел за своим столом в райкоме и составлял план работы отдела. Мне хотелось посоветоваться с Нури, но времени не было, к тому же я помнил о его просьбе не показывать никому, что мы друзья.

Когда меня вызвал к себе Кесеменский, план, на мой взгляд, был готов.

— Через три дня, — начал он, — в Агдаме соберутся секретари сельских и городских партийных ячеек, председатели колхозов и ответственные работники нашего района. Ты должен выступить перед ними с докладом об осенней посевной кампании и сдаче хлебозаготовок.