— У Хафиза такая крепкая рука наверху, что и трактором его от места не оторвешь!.. К тому же и тот и другой местные кадры! — Он помолчал. — Ладно, день-два ничего не решают, поезжай за семьей, пока машину дают, а я здесь пораскину мозгами, намечу план наших действий!

— Нет, Нури, — я был тверд в решении, — перед тем как уехать, я хотел бы все же переговорить с Сулеймановым.

— Я думаю, сегодня не удастся, мы уже опоздали к нему на прием.

— А может быть, пойдем прямо к нему домой?

— Тогда не мешкая звони!

Мы прошли ко мне в кабинет, и Нури пододвинул ко мне телефонный аппарат.

Я договорился с Сулеймановым, что в десять вечера мы с Нури заглянем к нему домой.

В дверях Нури чуть не столкнулся с Кяхрабой Джаваирли. Она расточала обворожительные улыбки. Я предложил ей сесть. Но тут произошло непредвиденное: ножка стула с треском подломилась, и Кяхраба-ханум с криком ухватилась за мой стол, что спасло ее от падения.

— Не только вы, но и ваши стулья против меня! — зло проговорила она, придвинув к себе другой стул.

— Не понимаю вашего возмущения, Кяхраба-ханум. Благодарите судьбу, что не упали!

— Вы нарочно!.. — Страх ее еще не прошел, и она вся кипела от негодования.

— Успокойтесь, это ж пустяки, подумаешь, стул!.. Приглашу мастера — починит.

— Уважаемый Будаг, меня возмущает другое! Почему вы не даете спокойно работать директору сельскохозяйственного техникума Хафизу?

— Ах вот вы о ком!.. Да, я знакомился с его работой. А почему это вас так беспокоит?

— Не стану скрывать: он муж моей сестры.

— Тогда, наверно, вам лучше, чем мне, известно, что у него нет надлежащего образования. Техникумом должен руководить специалист по сельскому хозяйству, обладающий к тому же педагогическим опытом работы.

— Хафиз уже больше года работает директором, разве этого мало?

— Я думаю, что все-таки ему недостает многих качеств, чтобы занимать директорское место.

— Но не забывайте, что он мой родственник! А это что-нибудь да значит, разве нет? — Переход от возмущения к кокетству был скорым: она уже улыбалась мне как давнему приятелю.

— Согласитесь, что партийному работнику прежде всего следует интересоваться деловыми качествами того или иного работника, а не его родственными связями, — как можно спокойнее сказал я.

Кяхраба-ханум огорченно покачала головой:

— Партия учит нас бережно относиться к кадрам, проверенным и надежным. И не забывайте, что у Хафиза четверо детей!

— Следует подобрать для него подходящее место, чтоб мог содержать семью.

— Не думаю, что нужно освобождать его от занимаемой должности!

— Товарищ Джаваирли! Каждый на своем месте делает то, что считает нужным и возможным. А как быть с бесконечными жалобами на него?

— Ничего невозможного нет! Все в наших с вами руках! Ради меня, не трогайте Хафиза!

— Кяхраба-ханум, вы член бюро райкома, как вы можете так ставить вопрос?

— Не увиливайте в сторону, а прислушайтесь к моему совету! Не трогайте Хафиза, товарищ Будаг! — в просьбе ее зазвучали нотки угрозы.

— Вы больше ничего не хотите мне сказать, товарищ Джаваирли?

— Вы гоните меня?

— Я уже все сказал.

— Ничего!.. — Голос Кяхрабы-ханум звучал сейчас резко, явно угрожающе. — Еще не родился человек, который бы ослушался Кяхрабу Джаваирли!

— Этот человек сидит перед вами, и родился он уже довольно давно — в тысяча девятьсот третьем году.

— Сделаешь так, как я захочу! Увидишь!

— Не забывайте, что есть еще ЦК нашей партии!

Не удостоив ответом мои последние слова, Кяхраба поднялась и, не оглянувшись, быстро вышла из кабинета.

В десять вечера мы вместе с Нури вошли в небольшую квартиру начальника районного ГПУ Сулейманова. Квартира выглядела так, будто в нее въехали накануне или же завтра собираются ее покинуть: везде стояли чемоданы и ящики; на ящиках сидели, два ящика, на которых лежала доска, заменяли стол; короче, комната имела нежилой вид.

Сулейманов улыбнулся смущенно:

— Извините, мебель принципиально не покупаю, потому что за последние три года четвертый район меняем, нет смысла чем-нибудь обзаводиться!..

Жена Сулейманова постелила на ящики свежую скатерть, принесла в стаканах крепкий ароматный чай, а в вазочках — варенье и сахар.

Отпив из стакана чай, Сулейманов внимательно и выжидающе смотрел на нас: с чем, мол, пожаловали?..

— Знаете ли вы Салима Чеперли? — спросил я без обиняков. Он усмехнулся:

— Иногда неведение — благо. Но я думаю, что вы пришли не для того, чтобы выяснить, знаю ли я кого-нибудь.

— Я говорю о прошлом Салима Чеперли, — поправился я.

— Из его анкетных данных известно, что он из крестьян Ширванского уезда, позже был рабочим-нефтяником. Член партии с семнадцатого года, участник восстания на Мугани. Хорошая биография, не так ли?

— Биография хорошая, но другого человека!

— Я проверял, Салим Чеперли прожил именно такую жизнь.

— Но он не Чеперли!

— А как его зовут по-настоящему?

— Ясин-бек Гюрзали.

И я подробно рассказал Сулейманову обо всем, что знал. Сулейманов молча слушал меня, постукивая пальцами с коротко остриженными ногтями по импровизированному столу.

— Подумай еще и еще раз, Будаг, не может быть хоть малейшей ошибки в твоих словах? Меня самого беспокоит эта фигура, и я давно начал проверку. Смущает такой немаловажный фактор, как мотивы его поведения. Если он скрывается от преследования, то почему остался в Азербайджане и не уехал куда-нибудь, ведь страна у нас большая! Здесь он постоянно подвергается опасности быть кем-нибудь узнанным. И еще. Он держится очень независимо, даже вызывающе спокойно для человека в чужой личине.

— И я об этом думал, — признался я.

До того молчавший, Нури вдруг подал голос:

— Логика на твоей стороне, товарищ Сулейманов, но люди часто поступают вопреки ей…

— Я уверен, что не ошибаюсь, — сказал я. — Салим Чеперли скрывает свое прошлое, и совесть у него нечиста. Почему он на это решился, рискнул жить рядом со своим родным очагом, стараясь показать, что не имеет к нему никакого отношения, следует узнать, и незамедлительно.

После довольно долгого молчания Сулейманов сказал:

— Договоримся так: первое — чтобы о нашем разговоре никто не знал. Не спугнуть бы того, кого мы спугнуть не хотим. Особенно следует опасаться моего заместителя, который дружен с Чеперли по неизвестным мне причинам. Должен сказать, что я давно добиваюсь его замены, но кто-то очень влиятельный в нашем управлении поддерживает его. При ближайшей поездке в Баку я все-таки добьюсь, чтобы его от меня забрали. А пока он здесь, передает обо всех разговорах со мной тому же Чеперли, — это ясно давно. И вот еще что, — спохватился Сулейманов. — А тот, кто носит фамилию Чеперли, узнал тебя?

— Думаю, что узнал, — заявил я убежденно, — уж очень внимательно он за мной наблюдал.

— Не только узнал! — поддакнул Нури. — Я бы даже сказал, что не сводит с него глаз! Пытливо разглядывает! И с первых же дней возненавидел Будага.

— О ненависти громко сказано, — поправил я Нури, — но узнал, конечно, это я чувствую!

В тот вечер, когда мы были у Сулейманова, я так и не выбрался в Назикляр, хоть секретарь райкома и предлагал свою машину. А на следующее утро было созвано бюро райкома, на котором рассматривался план осенней посевной кампании.

Первым предоставили слово заведующему земотделом Ходжаталиеву. По мере того как он перечислял села и колхозы, которым предлагалось нынешней осенью засевать хлопком пахотные земли, присутствующие вначале удивленно переглядывались, а потом уже громко стали выражать свое недоумение.

Председатель совета профсоюзов, не сдержавшись, крикнул:

— Да в этих селах никогда в жизни не знали, что такое хлопок! Это ж горные, безводные районы!