В Чанах-кале выступал Хан. Он пел народные песни и мугамы, слушать его собирались любители со всей Шуши. Да и шашлык в чайхане был очень нежный и вкусный. Мы допоздна засиделись там. Сговорились в ближайшую пятницу поехать погулять и повеселиться в Дашалты.

Я пошел в партшколу, а они на свою квартиру.

Было темно, когда я вернулся домой. Стараясь не разбудить Керима, я на цыпочках прошел по двору и бесшумно открыл дверь.

— Не старайся, я все равно не сплю. Знал бы ты, как я беспокоился! Где ты был до сих пор?

Я объяснил. А потом спросил про Джабира и его дружков.

— Они как ушли утром, так и не возвращались. На прощание Джабир оставил мне мешок риса и просил передать тебе.

— Смотри, какой добрый! Не пожалел одного мешка из восьми!

Он не обратил внимания на иронию, прозвучавшую в моем голосе, и грустно промолвил:

— И месяца не пройдет, как ты уедешь, Будаг. Не представляю, как я останусь здесь без тебя?

— Приедут новые ребята, вернутся учителя, которых ты знаешь. Ты будешь окружен друзьями, Керим.

— Никто мне не заменит тебя, Будаг, — глухо ответил он.

Сердце залила жаркая волна: я понимал, что для Керима я самый близкий человек, роднее родного.

— Будем с тобой переписываться, Керим! И знаешь, надо писать друг другу все, без утайки! А на следующее лето куда-нибудь с тобой вместе поедем. Будем живы, как говорится, и на свадьбе друг у друга будем самыми почетными и желанными гостями, как родные братья!.. Правда, не знаю, как ты, но я еще не намерен обзаводиться семьей. Сначала — учеба! Когда получим специальность, укрепим положение, тогда можно и жениться!

— О какой женитьбе ты толкуешь, брат? — улыбнулся Керим. — Сначала надо обуться, одеться, обзавестись жильем… А то ни кола ни двора!

— Окончишь партшколу, тоже приедешь в Баку. В Центральной партшколе получим среднее и высшее образование, а потом уж… А ты как думаешь? Согласен со мной?

— Мне бы только поступить сюда!

— А о будущем не мечтаешь?

— Мечтаю, а как же! Конечно, поеду в Баку! Отец мне говорил, чтобы я непременно, если представится возможность, учился или на доктора, или на инженера.

— Скажу тебе по секрету, Керим, мне совсем расхотелось быть учителем.

— Да что ты, Будаг, у тебя просто учительский дар. За два месяца ликвидировал неграмотность у такого пустоголового, как я!

— Не прибедняйся! Усердного ученика учитель любит больше родного сына! — возразили.

— Когда я стану доктором или инженером, — сказал он мечтательно, — вернусь сюда и женюсь на простой крестьянке. Хочу, чтобы семья моя обязательно жила в этих краях.

— Но почему на простой крестьянке? Если станешь доктором или инженером, мне что-то не верится, что женишься на неграмотной крестьянке!

— Почему неграмотной? К тому времени все в селе будут грамотными, всюду ликвидируют неграмотность — и в городе, и в селе! — Тут он неожиданно расхохотался. — Ну и ну, размечтался!.. Еще не сеяли, не жали, не мололи пшеницу, а уже едим горячие чуреки!

— Все будет так, как ты говоришь, Керим! А помечтать никогда не мешает! К тому же кому, как не нам, думать о том, чтобы на нашей земле не осталось темных и неграмотных людей? И о женщинах мы должны позаботиться в первую очередь. И у тебя, и у меня сестры не знали счастливой жизни, будем заботиться о чужих сестрах… — Я неожиданно вспомнил, как выступал перед женщинами в клубе и чем это кончилось.

— Чему ты улыбаешься? — спросил меня Керим.

— Помнишь, как я выступал в женском клубе? До сих пор уши горят, как подумаю о том, как опростоволосился!

Да, я мечтал о своем, но рок готовил новые беды.

Утром я проснулся позже обычного и с трудом заставил себя встать с постели. Я не мог понять, отчего так ломит и ноет во всем теле, будто меня избили. Превозмогая дурноту, я, как всегда, направился к городской библиотеке. Но идти не мог — ноги не держали. Тяжелая усталость навалилась на меня, я остановился передохнуть недалеко от базарной площади.

На заборе, к которому я прислонился, висели объявления и афиши. В здании той самой школы, где мы выступали со спектаклем «Права батрака» теперь показывали «Аршин мал алан» и совсем неизвестные мне пьесы: «Ага Керим хан Ардебильский», «Коварство женщины» и «Храпун».

«Хорошо бы как-нибудь выкроить время и пойти на спектакли», — подумал я. Но мысль эта не удержалась в голове — меня взволновало мое состояние: что со мной?

В висках гулко стучало, голова раскалывалась от боли, ломило поясницу, жар волнами подкатывал к сердцу.

Я понял, что надо попытаться, пока не поздно, вернуться домой.

Не помню, как я переступил порог школы, как разделся и лег в постель. Дремота навалилась на меня, от жара горело лицо.

— Ты, наверно, заболел! — с тревогой сказал Керим. — Чем тебе помочь?

— Если бы ты помассажировал меня, может, тогда стало бы немного легче.

Керим откинул одеяло с моей спины и стал энергично мять мои плечи, спину, поясницу, даже ноги. Он прошел вдоль всего позвоночника, разминая каждую мышцу своими сильными руками. Потом укутал меня, принес горячего супа и кормил, как маленького, с ложки. Заставив меня съесть полную тарелку, немного подождал, пока я не вспотею. А потом мягкой сухой тряпкой вытер и растер меня и снова укутал.

Я то проваливался в сон, то просыпался, чувствуя во рту горечь. И так до самого утра.

А утром попытался встать с постели, но не смог: не было сил. И снова задремал. Когда днем захотел поднять голову от подушки, у меня все поплыло перед глазами.

Керим неотлучно был со мной: то вытирал испарину со лба, то приносил еду или питье, то укутывал меня поплотнее, чтобы я пропотел.

Вечером в четверг я вспомнил, что на завтрашний день молодые учителя из Курдистана пригласили меня в Дашалты на шашлык. Не желая выглядеть обманщиком или неженкой в их глазах, я заставил себя встать. Мне показалось, что болезнь отступила. «Может, это была обыкновенная простуда?» — упорно уговаривал я себя. И действительно почувствовал улучшение и поднялся. Меня тянуло назад в постель, но я решил себя перебороть.

Керим уговаривал не идти.

— Ты простужен, — твердил он, — отлежись день-два, а шашлык от тебя никуда не уйдет!

— Дело не в шашлыке, Керим, ребята будут ждать меня, я должен идти, — упорствовал я.

Он проводил меня до дома, где квартировали мои новые друзья и, как я его ни уговаривал, вернулся в школу.

Когда фаэтоны выехали из города, я почувствовал, что снова горю. Снял пиджак, чтобы ветром чуть остудило, лицо.

Въехали в лес, и повеяло прохладой.

Фаэтоны остановились неподалеку от родника. Молодые приятели Ильдрыма взяли с собой двух ягнят. Пока они свежевали их, разделывали на шашлык и нанизывали на шампуры, прошло часа три.

Я почувствовал, что мне с каждой минутой становится хуже: ломило поясницу, появилась противная сухость во рту, от жара готова была расплавиться рубаха. Но я убеждал себя: «Не раскисай, возьми себя в руки, не порть ребятам веселье!» И усиленно показывал, что мне очень весело, что и я способен шутить и смеяться.

Задымился костер, шампуры с мясом дымились над жаром раскаленных углей. Началось пиршество.

Я очень люблю шашлык, но ел в тот раз мало. Почувствовав сильную жажду, спустился к роднику и припал губами к холодной струе. И вдруг хворь, которая несколько минут назад не давала о себе знать, словно на время затаилась, вновь напомнила о себе. Я чувствовал, что жар, одолевавший меня несколько дней, снова охватил меня. Я словно горел в огне! И тут я пожалел, что зря не послушался Керима! Напрасно возомнил, что, если захочу, смогу прогнать болезнь из своего тела.

Я с трудом вернулся к костру и, наклонившись к Ильдрыму, сказал ему на ухо, что заболел. Он только приложил руку к моему лбу, как тут же вскочил на ноги. Я отошел в сторону, не в силах вдыхать запахи дыма и шашлыка. Словно туман застлал все вокруг и ватой заложило уши.