Если дорога проходила через село, то кочевники стремились пройти его как можно скорее. Тысячи животных поднимают густую пыль, так что нетрудно угнать несколько баранов, а потом… ищи пропажу!

На нашем пути оказалось село Алигулу, брошенное когда-то жителями при приближении отрядов дашнаков. Но вюгарлинцы так и не поселились в брошенных домах. Когда же мы вступили в Алхаслы, сердце мое готово было разорваться. В этом селе я болел и был при смерти, а отец и мать выхаживали меня. Здесь мы расстались с сестрами и их семьями.

Наверно, я остановился и задумался, потому что очнулся от громкого голоса Айны, прозвучавшего над самым ухом:

— Ты что это разинул рот? Куда смотришь? Торопись! Еще немного — и сядет солнце, а мы с утра в рот ничего не брали.

Без остановки миновали мы Алхаслы и остановились возле Агбулага. Я тут же пошел собрать дров, чтобы Айна могла вскипятить воду.

Теперь наш путь лежал в Минкенд, где на кладбище похоронена моя Гюллюгыз. Сколько времени с тех пор прошло! Два длинных года! И сколько утрат!..

Мы обошли Минкенд и поднялись на северные склоны Ишыглы над самым Минкендом. Здесь мне повезло, мы оставались в этих краях целый месяц.

Однажды, улучив момент, я спустился к кладбищу. Долго искал могилу Гюллюгыз среди других и наконец нашел. Все кладбище заросло травой и цветами. Не помню, сколько часов провел я рядом с могилой, еле сдерживая рыдания. Я пел баяты — те, которым Гюллю когда-то учила меня.

Я вернулся в кочевье под вечер. Айна так кричала на меня, что слышно было далеко вокруг. Но неожиданно хозяйка отвлеклась: она увидела, как один из чабанов отделил от отары трех дойных овец, подогнал их к своей кибитке и собирается подоить. Какой тут поднялся вопль!.. Айна бранилась и проклинала чабана, совсем забыв про меня. Но через несколько минут она приказала мне:

— Сегодня будешь ночевать в загоне для овец. Только следи, чтобы сосунки ягнята не сосали молоко!

Я наскоро поужинал и направился к загону, где уже была отара. Начал моросить мелкий дождик. Сбившись в кучу, блеяли овцы, иногда подавали голос ягнята. Они стремились к своим маткам. Чуть ли не всю ночь я отгонял ягнят от овец. Уже светало, когда я почувствовал, что не в силах больше бороться со сном. Подстелив под себя рогожный мешок, я завернулся в сухую попону, которую взял в кибитке, улегся и заснул.

Страшный ор разбудил меня: это кричала Айна, кляня на чем свет стоит и меня, и моих родителей, которые вырастили такого бездельника и лентяя.

Дождь не переставал, надвинулся густой туман, сквозь пелену трудно было разглядеть людей, кибитки, животных.

Я ничего не ответил Айне, скинул с себя отяжелевшую от сырости попону и направился к кибитке, не обращая внимания на ругань рассвирепевшей женщины. Рафи не спал, но лежал еще в постели. Намерение мое было твердое.

— Я прослужил у вас целый год, — сказал я Рафи. — Ни уважения у вас за свой труд не заслужил, ни сытной еды, ни денег. Все это время я сносил унижения, но сегодня пришел конец моему терпению. Я ухожу от вас. Если я сейчас не получу от вас все, что мне положено за этот год тяжкой работы, я буду жаловаться новым властям!

Рафи набросил на плечи пиджак и стал меня уговаривать:

— Сынок, даже родная мать, когда сердится, ругает своего ребенка. И ты, и я — оба мы знаем несдержанный язык Айны…

Но тут в кибитку влетела Айна:

— Он вздумал на меня жаловаться, этот ублюдок! Убирайся отсюда! Хватит есть чужой хлеб! Чтоб ты исчез и смололся, как зерно в мельнице! Если ты не сгинешь сию же минуту!..

Я не стал ждать, что еще она собирается мне сказать, и вышел из кибитки.

Быстрее и быстрее вниз по склону, подальше от этой бесноватой и ее мужа!

Я шел в Минкенд, где, как я узнал накануне, была уже Советская власть.

У мельниц, что стоят на реке Минкендчай, я встретил знакомого вюгарлинца. Он узнал меня только после того, как я назвал себя. Он удивился тому, как я вырос и возмужал.

Я рассказал о своих горестях и потерях и спросил, кого из вюгарлинцев я могу увидеть в Минкенде. Он мне сообщил приятную весть: оказывается, один из моих двоюродных братьев — Гочали Ахмедли (сын одного из отцовских братьев) — представитель новой, Советской власти в Минкенде.

Радуясь удачному для себя известию, я быстро зашагал к большому двухэтажному дому под красной железной крышей, который находился в нижнем конце села.

У ограды стояло много народу, но люди с винтовками никого во двор не пропускали. Я остановился, чтобы послушать, что говорят в толпе. Люди шарахались от меня, такой грязной и рваной была моя одежда.

В толпе я видел вюгарлинцев, но никто меня не узнавал. Я назвался и разговорился с одним нашим односельчанином и от него узнал, что в Минкенде живет еще одна моя двоюродная сестра — дочь другого отцовского брата, Сона. Я так обрадовался, так воспрял духом! Сона всегда помогала моим сестрам (она же устроила и похищение бедняжки Гюльсехэр покойным Махмудом). Как, должно быть, сейчас расстроится Сона, узнав о вторичном похищении моей сестры!.. Я знал: если бы Сона услышала, что я здесь, она бы выбежала мне навстречу.

Земляк показал мне дом, где жила Сона. Не медля ни минуты, я направился к ней.

Сона не сразу узнала в оборванце с длинными лохматыми волосами и рыжей щетиной на лице прежнего Будага. Только услышав мой голос, Сона расплакалась. Когда же я рассказал ей, что произошло за эти два года, горю ее не было границ.

Солнце стояло в зените. Но здесь, в горах, всегда дует свежий ветерок, поэтому не жарко.

В тендыре пылал огонь; когда он отгорит, будут печь чуреки. На душе моей стало спокойно.

— Ты останешься жить у меня, — твердо заявила Сона. — Я никуда тебя не отпущу.

Она согрела воды, а когда я вымылся, дала мне новое белье и одежду, выбросив все, что было раньше на мне.

Нельзя сказать, что жизнь Соны сложилась счастливо. Она была всеобщей любимицей в семье. Добрая, веселая и отзывчивая, она в семейной жизни оказалась неудачницей: у нее не было детей.

Первый муж развелся с ней, еще когда мы все жили в Вюгарлы. А второй муж; местный учитель, скоропостижно скончался всего месяц назад. В Минкенде Сона жила с того времени, как мы бежали из Вюгарлы: жила у братьев мужа.

Мы пили чай со свежим чуреком, и тут я рассказал Соне о вторичном похищении Гюльсехэр. Она расплакалась и тоже сообщила горестную весть. Я обомлел: по дороге в Карабах умерли и Гюльянаг, и ее муж. О Яхши Сона ничего не знает. Слыхала лишь, что она с Абдулом поехала вслед за нами, а где они теперь — неизвестно.

Горе за горем! Слезам моим никогда не кончиться.

Сона сказала, что в первую минуту не хотела ничего мне говорить, а потом все же решилась: лучше уж все сразу.

Она постелила мне на веранде, и я тут же заснул, как только голова моя коснулась подушки. Сказывалась усталость последнего года: еще ни разу я не спал так спокойно.

Проспал я много часов подряд. Когда открыл глаза, было темно и тихо, вокруг — глубокая ночь. Я перевернулся на другой бок и снова заснул, а когда проснулся снова, солнце уже поднялось над горизонтом.

На веранде сидел приглашенный Соной брадобрей. Его руки коснулись моей головы, и я замер: я стал похожим на себя прежнего, волосы обрели настоящий цвет, лицо осунулось, но уже не было таким черным.

Я сказал Соне, что собираюсь пойти в Совет к нашему общему двоюродному брату. Она поскучнела.

— Иди, но я не верю, что он что-нибудь сделает для тебя. От него еще никто никакой пользы не видел.

Быть этого не может, чтоб Гочали Ахмедли мне не помог! У входа в Совет я попросил караульного позвать «начальника» (и назвал Гочали), мол, пришел двоюродный брат, который хочет его видеть.

Караульный спросил мое имя, я ответил.

Он отсутствовал недолго.

— Товарищ Ахмедли сказал, что у него нет двоюродного брата с таким именем, — с довольным видом сообщил караульный. И добавил: — А если и есть, сказал товарищ Ахмедли, то у него нет времени, чтобы с ним встречаться.