Новый директор техникума попросил, чтобы акт приемки дел был произведен при участии авторитетной комиссии. Все единогласно проголосовали и за это предложение.

После окончания заседания бюро я остался в кабинете секретаря. Нури задержался тоже, но стоял в стороне. Я не стал ходить вокруг да около, а прямо перешел к своему вопросу:

— Товарищ Кесеменский, в финотделе работает молодой коммунист, агроном по образованию. Пригласите его и поговорите с ним. Мне кажется, что он самая подходящая кандидатура на пост заведующего земотделом. Вот и заворготделом здесь, товарищ Джамильзаде, — я показал на Нури, словно он ничего о моем предложении еще не знает.

Но Кесеменского не так-то просто было убедить, и мои слова вызвали целый поток его возражений.

— И товарищ Чеперли едва ли согласится со снятием Ходжаталиева, — заметил он в конце.

— Вряд ли была согласна с освобождением бывшего директора от своих обязанностей Кяхраба-ханум, но мнение коллектива сыграло свою роль!

— Да, — признал секретарь, — Кяхраба-ханум сегодня сидела ниже травы тише воды! Но боюсь, что с Ходжаталиевым ничего не получится. А впрочем, — сказал он, — на днях сюда должен приехать нарком земледелия, и я поговорю с ним, посоветуемся.

Знакомого учителя из педагогического училища я попросил съездить за моей семьей в Назикляр на райкомовской машине, которую мне дал секретарь. А самому пришлось отправиться в служебную поездку по району на исполкомовском фаэтоне. На второй день после полудня я оказался в селе Кузанлы. Сельсовет был на замке, женщины, поджидавшие председателя сельсовета, показали нам дом, где он жил.

Мы подъехали к дому, во дворе которого дымил мангал. До нас донесся запах жарящегося на угольях барашка. Обойдя дом в поисках председателя сельсовета, я неожиданно на боковой веранде увидел Салима Чеперли и Кяхрабу Джаваирли. Они сидели за накрытым столом, уставленным бутылками. Мое появление прервало их горячий поцелуй. Прическа заведующей женотделом была разлохмачена, кофточка сбилась на груди, а костюм Чеперли был помят.

Не могу сказать, что мой приход обескуражил Чеперли. Он широким жестом показал мне на стул рядом с собой и пригласил садиться. Кяхраба-ханум, извинившись, удалилась в комнаты, наверное для того, чтобы привести себя в порядок. Она густо покраснела, когда увидела меня.

— Тебя любит теща, — сказал мне смеясь Чеперли. — Пришел к самому шашлыку!

Я был так голоден, что не стал отнекиваться. Тут же подоспел хозяин с несколькими шампурами дымящегося и истекающего соком шашлыка. Один шампур он положил на тарелку и пододвинул ко мне, другой — Чеперли. Тот снял с шампура куски мяса и стал обсасывать особенно приглянувшийся ему кусок.

— Может быть, я некстати? — спросил я у хозяина.

— Гость для хозяина — сокол, где захочет, там и сядет, — вежливо ответил мне председатель сельсовета.

— Зато есть злая поговорка о том, что гость не любит гостя, — засмеялся я.

— Что ж ты не закончил? — ухмыльнулся Чеперли. — Есть и продолжение этой пословицы: гость не любит гостя, а хозяин обоих.

— Не обижайте, — засуетился хозяин, обращаясь к председателю райисполкома, — вы знаете, в моем доме вам всегда рады!

— На свете нет более гостеприимного человека, чем ты! — воскликнул Чеперли и наполнил рюмки. — Хоть товарищ Деде-киши оглы и непьющий, как о нем говорят в районе, я думаю, он не откажется выпить за хозяина дома.

Кяхраба-ханум вышла к нам. Чеперли и ей налил в рюмку. Они выпили, а я только поднес рюмку к губам — долг вежливости — и поставил на место.

— Непонятно, от чего человек получает удовольствие в жизни? Не пьет вина, не курит, женщин избегает… Только в одном преуспел, у нас в народе и это ценится, — не переговорит его ни один завзятый говорун!

— Кто на что способен! — ответил я.

— И откуда такие златоусты берутся?

— Откуда я взялся, могу сказать с точностью — из Вюгарлы! А вот откуда явился ты — мнения расходятся!

— Ну удивил! Я крестьянин из деревни Чеперли Ширванского уезда. Это известно всем.

— Неужели? А я знаю тебя уже добрых двенадцать лет!

— Да? — деланно удивился Чеперли.

— Представь себе!

— И кто же я?

— Ты известен мне как Ясин-бек Гюрзали!

Чеперли расхохотался:

— Ну и удивил!.. Откуда ты это выдумал? Что за чушь ты несешь?!

— Хоть и сочиняю я книги, но в них выдумки нет, все правда. Так и с тобой. Если ты появишься в Учгардаше или Гиндархе, тебя каждый опознает!

— Увы, мое село разрушено землетрясением, и мои близкие и односельчане погибли. — Он достал из кармана платок и вытер им лоб.

— Тогда я тебе напомню, как жених девушки, которую ты охаживал, бросил в тебя нож и оставил шрам у тебя над бровью. Вот этот шрам!

Кяхраба с возмущением смерила меня взглядом.

— Опомнитесь, товарищ Будаг! Предположить, что коммунист-подпольщик, участник борьбы на Мугани… — Но тут ее взгляд остановился на шраме, украшающем лоб ее возлюбленного, и она осеклась. Ее глаза округлились от испуга.

Рука Салима Чеперли дрожала, на белую рубашку брызнули красные пятна вина. Он медленно отставил рюмку, потом встал из-за стола и, будто оскорбленный, не говоря ни слова, вышел во двор, обошел стороной дом.

Мы услышали его злой голос (он, очевидно, принял моего фаэтонщика за своего):

— Где ты пропал? Ты что, оглох, не слышишь, как тебя зовут? Куда девался, я спрашиваю?!

Что ответил ему фаэтонщик, привезший меня, не было слышно. Только хозяин дома заспешил на помощь к Чеперли.

Кяхраба шепотом (к моему удивлению) сказала:

— Что ты увязался за мной? Что ты суешь свой нос в мои дела?

— А каким образом вы оказались в Кузанлы? Ведь вы отправились в село Хындрыстан, куда прикреплены решением бюро?

— Я успела побывать в Хындрыстане: Салим Чеперли меня захватил с собой…

— Не Салим Чеперли, а Ясин-бек Гюрзали!

Тягостное молчание прервал резкий голос Чеперли, который звал Кяхрабу:

— Едем! Фаэтон ждет!

Но я успел уехать прежде. Дороги наши вели в разные стороны.

В Агдаме открылась двухгодичная партийная школа, а педагогический техникум преобразовали в училище.

В районном центре стала выходить два раза в неделю газета «Колхоз садаси» («Голос колхозника»).

Забот у меня прибавилось. За время моего отсутствия Кеклик с Ильгаром перебрались в Агдам; зазвучали их голоса в нашей трехкомнатной квартире, в которую я с радостью возвращался по вечерам. С недавних пор я читал в педагогическом техникуме курс истории партии, и в партийной школе вел теорию и практику печати. Пока не назначили редактора газеты, мне приходилось выполнять и его обязанности.

Большой радостью для нас с Кеклик и Нури было назначение профессора Рустамзаде на работу в агдамскую больницу. Все бы, казалось, хорошо, но, к сожалению, резко обострились отношения между Кесеменским и Нури: они почти не разговаривали, хотя встречались по работе несколько раз в день. Кесеменский как-то пожаловался мне, что Нури распускает про него разные слухи.

— Что он треплет языком? Если у него есть что сказать обо мне, пусть говорит прямо в лицо, а не за глаза!

Вообще-то Нури клялся и божился, что никогда и нигде о Кесеменском не говорил, но мне показалось, что тут не все чисто.

Чеперли держался вполне независимо, словно и не было нашего с ним разговора. Говорил со мной он теперь так надменно, будто хотел сказать, мол, «руки у тебя коротки». А потом я узнал, что у Сулейманова, который только что вернулся из Баку, с заменой заместителя, дружившего с Чеперли, ничего не вышло. Но зато хлопоты Сулейманова стали известны его заместителю, и конфликт между ними принял острый характер. Как говорится, наступил змее на хвост, а она притаилась, накапливая яд, чтобы нанести смертельный укус.

В Агдам приехал с инспекцией нарком земледелия. На беседу с ним в кабинет Кесеменского был приглашен заведующий земотделом Ходжаталиев и председатель райисполкома Чеперли. Собеседование вскрыло всю неподготовленность Ходжаталиева, его полное незнание азов ведения хозяйства и землепользования. Нарком удрученно качал головой при каждом ответе Ходжаталиева.