Выручил меня отец. Мягкий и добрый, он видел, что сын взволнован, и не мог спокойно есть, не узнав причину моего плохого настроения.

— Что случилось, сынок? — спросил он. — Мама старалась, вкусный плов приготовила, а он остывает.

— Не порть себе кровь, Деде, бери ложку и ешь! — Мать протянула отцу деревянную ложку. — Захочет — расскажет. Не жениться же он вздумал, чтобы мы из-за него все дела бросили!

Ну вот: сама того не подозревая, мама попала в точку! Сейчас они узнают, что я действительно собираюсь жениться. Что не только полюбил девушку старше себя, но и дал ей слово, которое, по нашим обычаям, должен обязательно сдержать.

Каким же хорошим человеком был мой отец, простой тартальщик с бакинских нефтепромыслов, чтобы выслушать все, что я сказал, и не рассердиться, не накричать на глупого мальчишку, которому в шестнадцать лет взбрело в голову жениться.

— Ты ведь не собираешься из-за женитьбы ссориться с отцом и матерью? Я думал, кто-то тебя обидел или ты что-то потерял… А тут — женитьба! Стоит ли горевать? А что? В этом году проведем обручение по всем правилам, а на следующий год сыграем и свадьбу. Год!.. Папаху два раза повертел на голове, — вот тебе и год! Как говорится, кто рано встает и рано женится, того и бог щедро одаривает!

Мать, до того молчавшая, вдруг тихонько спросила:

— А как зовут девушку?

— Гюллюгыз…

— Что? — Мать вспыхнула как спичка. — Если мельник так ловок, пусть сперва спихнет кому-нибудь старшую дочь! Но и тут отец выручил меня:

— Не говори так, жена! Старшей дочери не повезло, зато младшей посчастливилось, какой парень ее полюбил! А то, что он молод, — так это быстро проходит, к сожалению!

— Сколько девушек в деревне, так нет, выбрал ту, у которой незамужняя старшая сестра, да и сама перестарок! — Мать вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

— А ты потом каяться не будешь, сынок? Лучше заранее все обдумать, как говорится, так упасть, чтоб не ушибиться. Но все-таки чужой совет слушай, а живи своим умом.

Я сказал, что решение мое твердо.

— Раз так, дай аллах тебе счастья. — Он помолчал, а потом добавил некстати: — Если уж правду говорить, сынок, у меня на примете была другая, да вот не получилось… Не хватило твоей решимости. Скажу откровенно: мне нравится твоя прямота. Но я прошу тебя об одном: подожди день-два. Подумаем, как начать доброе дело.

Я благодарно улыбнулся.

И отец улыбнулся:

— Радуешься?

Как не радоваться, когда твои дела идут на лад?

Мать вынесла из кладовки старый палас, чтобы постелить мне на крыше. Я вышел за ней следом. Уже на пороге я услышал за собой глубокий вздох. Видимо, не таким уж благополучным казалось отцу предстоящее обручение с Гюллюгыз. Но почему всех так волнует возраст моей Гюллю? В первую очередь, это касается меня, а я об этом совсем не печалюсь, скажу даже больше: это не имеет для меня никакого значения.

Голова моя только коснулась подушки, как я уже спал. Поутру настроение родителей было прекрасным, словно вчера и не было тяжелого разговора. Я еще раз обрадовался, что начал не с обмана родителей Гюллюгыз, а с правдивого объяснения со своими. Интересно, о чем говорили отец и мать, когда я уснул на крыше?

Провожая меня на пастбище, где я должен был увидеть Гюллюгыз, отец сказал:

— Будь спокоен, сынок. Занимайся своим делом. Дай аллах всем здоровья, когда покончим с молотьбой и зерно будет готово к помолу, обручим вас. А свадьбу наметим на весну следующего года.

Всю дорогу бегом я гнал Хну и осла, чтобы побыстрее обрадовать Гюллюгыз.

Схватившись за руки, мы прыгали и кричали от счастья. Каждый человек пережил в своей жизни что-то похожее, а кто не пережил, тот поймет, когда наступит его черед. Со мной это произошло в шестнадцать!

После памятного разговора прошла неделя, а потом вторая, третья. Все уже привыкли к тому, что отец вернулся домой. Все утряслось, только отец стал часто отлучаться из дома, а иногда и надолго. В свои дела он не посвящал ни меня, ни мать. Мы знали, что он ходит в окрестные села (как азербайджанские, так и армянские). И к нему стали приходить какие-то люди, о которых мы раньше не слышали.

Однажды в нашем небольшом домике собралось сразу человек двадцать, из них трое были вюгарлинцы. Отец вышел со мной во двор.

— Я заметил, сынок, что ты облюбовал старую алычу на холме за нашим домом. Не согласишься ли ты сегодня посидеть под ней?

— А зачем?

— Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь посторонний, например волостной старшина или уездный начальник, знали, что у нас в доме собираются люди. Сказать откровенно, им это будет не по вкусу. Конечно, их здесь нет, но есть сельский староста Талыб. А он для тех двоих и глаза, и уши. Понятно?

— Понятно.

— А ты никому не говорил, что ко мне приходят люди?

— Никому.

— Молодец! Мы ведем интересные беседы, я расскажу тебе как-нибудь, если ты захочешь… А теперь иди к алыче.

Люди, собравшиеся у отца, просидели до позднего вечера. Гости, а среди них были и армяне, говорили по-азербайджански (в наших краях и армяне хорошо знают наш язык), но иногда я слышал и непонятные слова.

Чаще других у нас бывали армяне из деревни Пырноут. Среди мусульманских сел самое большое — Вюгарлы, а среди армянских — Пырноут. Если Вюгарлы насчитывали пятьсот дворов, то в Пырноуте дым поднимался над тысячью домами. Но так же, как у нас, жители Пырноута ходили на заработки в Баку. И, как мы, сидели впроголодь, когда наступала засуха или нападала на поля саранча. Не только бедность была бичом для пырноутцев: адским наказанием для них был их сельский старшина. Низкорослый, усатый и бородатый, злобный и свирепый, он измывался над сельчанами как мог. Плеть так и играла в его руках, норовя полоснуть по спине, по голове, по ногам. А ее рукояткой он любил тыкать в лица стоящих перед ним. Он никогда не появлялся в деревне один, а только в сопровождении казаков.

Наш волостной старшина Садых не отставал от него. Одна змея, наверно, их ужалила. Чуть завидев старшину, женщины прятались кто куда. Он (как наш, так и пырноутский) не ограничивался тем, что требовал для себя чихиртму из цыплят, а для своей лошади — отборный ячмень. Каждый из старшин выбирал для ночлега дом. И подавай ему самое дорогое белье, стеганые но шелку одеяла. А уж если ему приглянулась женщина и если она не скрылась вовремя, то беде не миновать. В каждом из семи сел, подвластных Садыху, у него было по жене.

Да, такого волостного старшину, как Садых, не сыскать во всем Зангезурском уезде.

Все бы ничего, но мой отец так был занят своими делами, что совсем позабыл о моих. Меня это беспокоило. Но неожиданное несчастье опрокинуло мои планы. Однажды ночью был зверски убит мельник — отец Гюллюгыз. Новость молнией разнеслась по селу. Я бросился к ее дому, но соседи сказали, что мельничиха с дочерьми на мельнице, где и произошло несчастье.

Кончилась жатва, и народ потянулся на мельницу молоть зерно. В такое время мельник Мамедкули работал круглые сутки, отдыхая урывками. В середине ночи вдруг остановились жернова. Мельник вышел посмотреть, в чем причина, и обнаружил, что кто-то завалил камнями арык. Вернувшись, он увидел, что большая часть смолотой муки уже насыпана в мешки, а какой-то неизвестный готовится погрузить их на арбу. Мельник хотел помешать, но неизвестный ударил его каким-то тяжелым предметом по голове и сбросил под мельничное колесо.

Я побежал к мельнице, но уже у околицы встретил скорбную процессию, несшую тело отца Гюллюгыз. Лица Гюллюгыз, ее сестры и матери были разодраны ногтями. Женщины с исступлением рвали на себе волосы и причитали. Сельчане вышли к воротам своих дворов, чтобы посочувствовать несчастным.

Гюллюгыз таяла как свеча. От горя и тоски она чахла на глазах.

Я молчал, с нетерпением ожидая осени, о которой говорил отец, — времени нашего обручения с Гюллюгыз.

Случалось, отец нанимался косить траву и ячмень и брал меня с собой. Мы так уставали, что было не до разговоров.