— Хочу вам прочитать стихи самого Багбани, товарищ Балаев! — И я прочитал наизусть:
Сам с любимой повидался,
С глазу на глаз,
Чужие речи — сплетни,
Способные разрушить дом твоего счастья…
Вот какие стихи! Так что не следует верить сплетням! Лучше самому досконально узнать, чтобы не прийти к поспешным выводам, которые часто бывают причиной непоправимых бед!
Балаев слушал внимательно, его глаза с бесцветными ресницами смотрели с холодным любопытством, иногда мне чудилась в них насмешка.
Меня передернуло от необъяснимой брезгливости, но я решил подавить ее в себе.
— Тот самый Гасан-бек, — продолжал я, — о котором я вас расспрашивал, сделал много доброго людям. Я могу поклясться, что тут не обошлось без козней наших врагов или недоброжелателей.
— У меня просьба к вам, — сказал вдруг Балаев, словно весь предыдущий разговор его не касался, — освободите моих сотрудников от собраний и летучек, им некогда работать!
— Если это в интересах дела, что ж, пойдем навстречу. Что еще? — Я не сводил с него взгляда, стараясь угадать, что он думает.
Он потер впалую щеку чисто выбритого лица и промолвил:
— Почтальона червендской почты хотят перевести в хындрыстанское отделение. Если возможно, пусть Мисира оставят на прежнем месте.
— Поручу начальнику почты. («Что за глупая просьба», — подумал я.) Еще что?
— У меня все.
— Тогда, пожалуйста, не забудьте о моей просьбе в отношении Гасан-бека.
* * *
Когда Балаев ушел, я позвонил домой и сказал Кеклик, что завтра вместе с Нури и его семьей поедем в Шушу; предупредил, что сегодня буду дома поздно, так как мне предстоит командировка.
Вызвал фаэтон и поехал в Багбанлар.
…Когда подъезжали к селу, солнце садилось за вершину Абдулгюлаблы. Бывший бекский дом был разрушен: двери, оконные рамы, настил полов разобрали и унесли местные жители. Некогда огромный плодоносящий сад был вырублен, цветники вытоптаны крестьянами, раньше работавшими на бека. Паровая мельница была разграблена, машина куда-то унесена.
В сельсовете никого не оказалось; мне сказали, что председатель уехал в соседнее село. На мой вопрос, где дом Багбани, какая-то женщина сообщила, что и Багбани уехал в Гусейнбейли на похороны.
— А кто умер?
— Сегодня ночью убили секретаря комсомольской ячейки.
— Где? Когда?
— В постели, когда спал, пятью выстрелами…
Я заметил, что женщина, разговаривая с нами, не закрывала лицо платком. Говорила с достоинством. Я подумал о том, что она, наверно, уже забыла о чадре навсегда.
Я поблагодарил ее и велел фаэтонщику ехать в Гусейнбейли.
На кладбище собрались все жители села. Худой, аскетического вида старик читал заупокойную молитву. С трудом я узнал в нем Багбани, которого видел много лет назад.
Печальная церемония подходила к концу, когда среди молящихся я заметил Бахшали. «Значит, все, что говорил Балаев, правда? Эх, Бахшали, Бахшали! Как ты подвел меня и себя!» Я собственными глазами видел молящегося Бахшали, повторявшего за Багбани слова из Корана!..
Молчать было нельзя.
Когда Багбани кончил читать молитву, я подошел к открытой могиле.
— Товарищи! — тихо произнес я. — Вот первая жертва подлых убийц. Бандиты пролили кровь честного человека, который знал, кто истинные друзья трудового народа. Именно поэтому они избрали его для подлой расправы. Сейчас, когда особенно обострилась в деревнях классовая борьба, большевики подчеркивают, что врагам Советской власти нет и не будет пощады! И оттого наши противники злобствуют, зверствуют. Но колхозный строй, вопреки предсказаниям врагов и злопыхателей, утвердится на нашей земле! Не оставим неотомщенной кровь комсомольского вожака!
Слова мои были выслушаны с вниманием.
После похорон Багбани взял меня под руку и пригласил в свой дом; следом за ним шел Бахшали.
— Скажите, и в других селах убивают людей? — спросил Багбани, перебирая четки.
— Случается… — ответил я не сразу. — Но только там сельчанам труднее найти моллу, который бы согласился читать над усопшим молитву, как это делаете вы!
Багбани уловил упрек, прозвучавший в моих словах, и тихо проговорил:
— А какой вред приносит совершение траурного намаза, сынок?
— А какую пользу он приносит? — спросил я.
— Таков обычай. Это традиция, ее надо уважать.
— А от вредных привычек надо, по-моему, отказываться.
Молчавший все время Бахшали вдруг сердито вмешался:
— Будаг, ты соображаешь, что говоришь?!
— Я-то соображаю, что говорю, а тебе придется отвечать за свои поступки!
— В чем моя вина?
— Ты принимаешь участие в религиозных ритуалах.
Бахшали насупился:
— Мы живем среди мусульман, твои и мои родители были мусульманами, и надо уважать обычаи предков, если даже сам не веришь в религиозный дурман. Иначе люди от тебя отвернутся!
— Большевики — враги суеверий и мракобесия! — возразил я.
Бахшали намеревался что-то ответить, но вместо него заговорил Багбани:
— То, что вы приехали из Агдама, — большая честь для меня. Но когда вы говорите неуважительно о людях, которые в два-три раза старше вас, вы нарушаете еще одну традицию нашего народа — уважение к старшим. Можете хулить аллаха и его служителей — это, как говорится, на вашей совести, — но идти против народа, по-моему, не в ваших интересах, товарищ райком!
— А вправе ли вы, — решил я не отступать, — объединять себя со всем народом?
— У меня есть не только религия, объединяющая меня с верующими! — нахмурился Багбани.
— Знаю! Но для меня поэт Багбани — один человек, а молла Багбани — другой!
— Спасибо, что знаете обо мне.
— Именно уважая поэта Багбани, я и пришел в этот дом!
— И поэтому так со мной говорите? Отвергая все, чему я поклонялся всю свою жизнь?
— Вы большой поэт! Своим искусством вы открываете народу глаза, учите его добру и справедливости! Когда-то стрелами своего таланта вы разили врагов нашей родины. Почему же вы не пишете сейчас стихов, обличающих убийц? Не вскрываете подлинных причин этой трагедии? Гасите молитвой гнев народа?
Багбани, как мне показалось, не мог ответить по существу. И он прибег к туманным оправданиям:
— Несчастье учит лучше, чем книга. Всему свое время. Не торопитесь. Правда на вашей стороне, и народ понимает это не хуже меня. Не заставляйте с поспешностью рвать все узы, связывающие людей с прошлым. Поспешность часто вредит хорошему делу.
ВЫСТРЕЛЫ ИЗ-ЗА УГЛА
Фаэтон только въехал на нашу улицу, как я увидел освещенные окна нашей квартиры: Кеклик не спала, ждала моего возвращения. Тут только я вспомнил, что во рту у меня не было ни крошки за весь день.
Ранним утром следующего дня, когда Кеклик стала готовиться к намеченной нами поездке, зазвонил телефон: сообщили, что еще в трех селах убили верных нам людей.
Я тут же созвонился с Нури и Балаевым и срочно попросил их прийти в райком.
— Наверно, в Шушу мы не поедем? — спросила Кеклик.
— О каком отдыхе может идти речь, когда творится такое?!
Мы узнали, что в Алыбейли средь бела дня в собственном доме задушили женщину — председателя ревизионной комиссии, которая первой записалась в колхоз.
В селе Гангерли убили и повесили на дереве головой вниз молодого учителя, который проводил кампанию за коллективизацию. К одежде убитого была приколота записка:
«Вот участь тех, кто обеими руками держится за колхоз».
И в Геоктепе неизвестные до полусмерти избили тракториста, работавшего на колхозном поле, а потом привязали к колесам трактора и, запустив двигатель, скрылись.
Враги поднимали голову.
По всему фронту шло наступление на кулака, и враг в отчаянии уничтожал все, что попадалось ему под руку, убивал невинных людей, стараясь запугать сторонников колхозного строя. Как и во всей стране, в нашем районе остро стоял вопрос: кто кого?
