На коротком совещании, которое я созвал в райкоме, было решено выехать в села, где совершены злодеяния. Каждый по мере сил должен был сделать все возможное, чтобы выяснить имена предполагаемых убийц.

Мне выпала поездка в Алыбейли.

Гроб с телом убитой стоял на небольшом возвышении, окруженном плотной толпой жителей села. Комсомольцы и школьники выстроились шеренгой. Секретарь партийной ячейки открыл траурный митинг и предоставил слово мне.

— Дорогие товарищи! — начал я. — В вашем селе совершено зверское злодеяние, о котором я думаю с болью в душе, как и каждый из вас. Убитую я знал много лет. Бесправной батрачкой беков Намазовых начала она жизнь: доила коров и выполняла всю черную работу в коровнике бека. Советская власть принесла ей освобождение. Уже после установления Советской власти она окончила курсы ликбеза, научилась читать и писать, стала одной из активисток вашего села и первой записалась в колхоз. За честность и добросовестность односельчане избрали ее председателем ревизионной комиссии, и она твердо стояла на страже общественного достояния. — «Разве выразишь словами всю боль?» — думал я и продолжал: — Дорогие товарищи! Нас не испугают пули вероломного врага. Как бешеные волки, убийцы будут пойманы и уничтожены!.. — Я воспользовался своим выступлением, чтобы рассказать о положении дел в районе. — В ряде мест по указанию сельских советов перепахали земли, которые уже были засеяны зерном, — сказал я. — Знайте, товарищи: такие преступные указания противоречат политике нашей партии и правительства. В некоторых селах вдовам, не имеющим тягловой силы, дают тяжелые, непосильные задания. А в одном селе комсомольцы заставили моллу танцевать лезгинку. В своей антирелигиозной горячке они дошли до осквернения заветов предков — уважения к старшим! Этому будет положен конец. Виновные понесут строгое наказание. Но в некоторых селах, надо честно признаться, сельчане по старинке прикрывают кулаков, защищают их. И на это мы не будем закрывать глаза. И к защитникам наших врагов, и к самим врагам мы будем беспощадны!

Когда тело убитой опускали в землю, ко мне наклонился следователь ГПУ, приехавший в село на часа два раньше меня, и тихо сказал:

— Зять и свояк убитой намекают на то, что это дело рук председателя колхоза.

— А что говорят односельчане?

— Поговаривают, что в этом замешай ее дальний родственник Алиаббас: мол, спорили из-за золота.

— Но ведь она очень бедна! Какое золото?

— Будто бы, когда она служила в бекском доме, там пропало золотое ожерелье ханум…

— Если вы будете слушать подобную чепуху, вряд ли обнаружите настоящего убийцу! Пока его не найдете, в Агдам не возвращайтесь!

Только вечером я вернулся в райком. Там уже ждали меня Нури Джамильзаде и Кюран Балаев: первый вернулся из Гангерли, а второй — из Геоктепе. Мы обменялись новостями. Никто не мог сообщить ничего утешительного. Зато поступили сведения от следователя, занимавшегося делом об убийстве в Гусейнбейли. По предположениям следователя, убийство было делом рук разбойника Асадуллы.

Что греха таить: не ко времени, но я улыбнулся.

— Асадулла разбойничал в двадцать первом и двадцать втором году. Если мне не изменяет память, его арестовали и расстреляли, — сказал я. — Как можно приписывать преступления, совершенные сегодня, давно несуществующему человеку? Кое-кому, очевидно, выгодна эта версия, чтобы увести следствие по ложному пути, запутать разбирательство. И странно, что опытный следователь клюнул на эту удочку…

Нури промолчал, а Балаев что-то пробормотал в защиту следователя.

Нури и Балаев ушли, а я позвонил в Баку. Меня соединили с Мадатом Кесеменским, и я рассказал о печальных делах, которые его ожидают по приезде. Кесеменский долго молчал, не перебивая меня, будто отключили его; а потом проговорил, огорошив меня:

— Может быть, я вообще не вернусь.

— Как так?! — удивился я.

— Всякое случиться может!.. Вообрази, что ты секретарь райкома, и действуй соответственно. В других районах такая же ситуация. Мобилизуй все силы на розыски убийц! Да, кстати, к нам направляют на работу пять человек из числа двадцатипятитысячников. Большинство из них, а может и все, станут председателями колхозов. Ты поручи начальнику коммунхоза приготовить им жилье.

— А как там Чеперли? — поинтересовался я.

— Ты его так опозорил, что ему долго не оправиться… Не скоро, я думаю, вы будете его лицезреть.

Не могу сказать, чтобы меня огорчило известие, что Чеперли пока не собирается возвращаться.

Закончив телефонный разговор, я зашел в редакцию газеты, чтобы просмотреть передовую статью, посвященную последним трагическим событиям в районе. Вторая полоса газеты называлась: «Никакой пощады кулакам и их прихвостням!» Сразу под названием была помещена карикатура на Чеперли, которого художник изобразил в виде наседки, прячущей под крыльями своих цыплят. Надпись под карикатурой гласила: «Кулаки под крылышками своих покровителей».

С кем бы я ни встречался в последующие дни, каждый предупреждал меня, что я играю с огнем. А один напомнил старую поговорку:

— В присутствии плешивого не говорят о лысом!

Даже на уроках в партшколе и в педагогическом техникуме шел разговор о газетных публикациях. На лекциях я подчеркивал, что печать призвана заострять внимание читателей на классовой борьбе, которая становится с каждым днем все острее.

— Старый мир расшатан до основания, и возврата к прошлому не будет!

На очередном бюро райкома партии основной пункт повестки дня — расследование недавних убийств. Пока ни один убийца не был найден. Строились различные догадки, высказывались предположения, но результатов не было. Бюро постановило обязать следственные органы и прокуратуру поскорее добиться эффективного расследования.

Когда перешли к организационным вопросам, я предложил назначить Ходжаталиева заведующим отделом социального обеспечения.

К удивлению, накинулась на это мое предложение Кяхраба Джаваирли.

— Только что человека назначили заведующим пунктом приемки хлопка, не успел он освоиться, как его переводят снова в Агдам. Когда будет положен конец преследованиям честных людей?

Ее поправили, что «преследование» — не то слово.

— Пусть! — сказала она. — Но так играть кадрами нельзя!

Я заверил Кяхрабу-ханум, что Ходжаталиева вовсе не преследуют, наоборот: идут навстречу его пожеланию не покидать Агдама!

Но она не сдавалась:

— Боевого товарища, бакинского рабочего сплавляют в архив, в музей!..

Я перебил разбушевавшуюся Кяхрабу:

— Не занимайтесь демагогией, Джаваирли! Социальное обеспечение — один из фундаментов экономической основы Советской власти! Рекомендуя Ходжаталиева на эту работу, мы оказываем ему доверие. Если вам так уж нравится дискутировать, спросите у самого Ходжаталиева, доволен ли он новым назначением или нет!

Все члены бюро единогласно проголосовали за мое предложение, даже Кяхраба-ханум, поколебавшись, все же в последний момент подняла руку.

Бюро закончилось, все разошлись, в комнате задержался Нури. Но поговорить нам не удалось: принесли телеграмму от Керима, в которой он сообщал, что завтра приезжает поездом в Евлах и ждет машину из райкома. Я, разумеется, обрадовался его приезду, но не мог догадаться, с чем он связан. И Нури ничего не приходило на ум. Уже было поздно, и Нури ушел. А я остался в своем кресле, чтобы в тишине просмотреть центральные газеты, журналы, письма, телеграммы. Надо было подготовить к завтрашнему дню материалы, знать, как ответить на жалобы и просьбы. В своем рабочем блокноте я сделал пометку о том, чтобы завтра в Евлах к приходу поезда была послана машина встретить Керима.

Жизнь в городе затихла. Сонно ворковали голуби на соседней крыше, где-то вдалеке залаяла собака. Гулкие шаги одинокого прохожего отдались эхом в стенах домов. Неслышный ветер едва шевелил листву на деревьях.