Как только я увидел лицо секретаря уездного комитета партии, вышедшего вместе со всеми членами бюро в зал, я понял, что был прав в своих сомнениях: поражение!.. Видимо, решено обязать всех членов партии безоговорочно голосовать за утвержденный список. Нам связали руки и лишили возможности что-либо предпринять.

— Товарищи! Члены бюро пришли к выводу, что товарищ Тахмаз Текджезаде внес правильное предложение. Поэтому мы голосуем: кто за список, утвержденный бюро уездного комитета партии, прошу поднять руки!

Подняли руки почти все, сидевшие в зале.

И снова раздался голос Аскерли:

— Кто за пересмотр списков кандидатов, прошу поднять руки!

Поднялось всего четыре руки. Подавляющим большинством прошло предложение укома.

— Ничего, — громко бросил в зал Нури, — цыплят по осени считают! Время покажет, кто прав!

— Советую осени не ждать, Джамильзаде! — В голосе Рахмана Аскерли звучал укор.

Я молчал. Не хотелось ни о чем говорить. Уже и то было хорошо, что по недомыслию Аскерли бюро укома не предприняло против нас никаких мер.

У нас оставалась свобода действий, как оказалось впоследствии — кажущаяся. Но мы не собирались складывать руки.

По решению уездного комитета партии Нури направили в Кюрдгаджинскую волость, Тахмаза — в Готурулинскую, Джабира в Кельбеджары.

Так как меня в списках уполномоченных не было, я, воспользовавшись правом корреспондента газеты «Коммунист», решил проводить свою агитацию в Пусьянской волости, в селе Кубатлы, тем более что я уже бывал там.

В Политпросвете своего транспорта не было. Для поездок по уезду мы брали лошадей или в горхозе, или в наробразе. Но теперь я не хотел, чтобы о моем пребывании в Кубатлы знали в укоме, поэтому пришлось добираться пешком.

На этот раз я выбрал дорогу через Мурадханлы; Джабир мне сказал, что она намного короче. Вышел из Лачина на рассвете, надеясь, что ночь меня застанет в каком-нибудь селе и я там перекочую. Я знал, что дорога проходит совсем недалеко от нашего Вюгарлы — надо было свернуть в сторону и идти всего два часа. Но позволить себе это удовольствие я не мог: надо поскорее добраться до Кубатлы.

Я миновал Абдаллар, перешел реку Шельве по новому мосту, на минуту остановился напиться у мельниц и поднялся по тропе в горы, и вскоре она вывела меня на мощеную дорогу. Когда за поворотом скрылись последние дома селения Забуг, солнце село. Стремительно наступала темнота.

Меня окликнул какой-то старик, по выговору я понял, что он армянин. Он спросил, куда я держу путь.

— Эх ты, глупый мусульманин, — сказал он, узнав, куда я иду, — что же ты оставил короткую дорогу внизу и забрался так высоко, где тебе идти и идти? Чтобы дальше не плутать, держись этой дороги (и он показал ее), она приведет тебя к большаку… Не тужи, самую тяжелую часть ты уже проделал, осталось немного. Но не мешает отдохнуть перед последним броском!.. Подожди, я принесу тебе хлеба с сыром, подкрепись.

Но я отказался от еды, попросил только напиться. Вскоре я держал в руках стакан горячего чаю и несколько кусков сахару.

— Угощайся, сынок, — говорил он, подливая мне крепкий чай из закопченного чайника.

Что может быть лучше для путника, чем горячий свежезаваренный чай?.. Я выпил целых четыре стакана.

Едва потянулся к карману, как старик осуждающе остановил меня:

— Ты мой гость, и лучше не обижай меня!..

Он проводил меня немного, чтобы я не плутал в темноте. Но тут взошла луна и осветила дорогу. Раскинувшиеся кругом поля напоминали морскую гладь. Только копны, собранные в стога, ежеминутно меняли очертания: то четко вырисовывались на чуть светлеющем фоне неба, то расплывались в тени закрывающих луну облаков.

Стрекотали цикады, где-то ухала какая-то птица.

Незаметно я добрался до перевала Теймур-Мусканлы.

Уже спустившись вниз, к самому большаку, я встретил кочевников из низинных районов. Они вели в Горис тяжело навьюченных лошадей. Я вспомнил первую поездку в Горис. Как давно это было!..

Едва небо засветилось на востоке, как я оказался на окраине села Назикляр и пошел прямо к дому матери Джабира. Лай собак поднял на ноги всех в доме, разбудил и соседей. Мать Джабира была рада моему приходу и тут же постелила мне постель. Я так устал, что сразу заснул, хоть и немилосердно болели ноги. За последнее время мало приходится ходить пешком, с непривычки горели ступни, а икры словно стянули круто жгутом.

Проснувшись, я вышел к сельчанам, которые пришли поговорить со мной.

Я подробно рассказал о предвыборном собрании в Лачине и просил крестьян поддержать меня, когда буду выступать против избрания беков и членов их семей на руководящие должности.

Я был рад, что зашел в Назикляр. Партийная ячейка здесь за последние годы пополнилась новыми членами: теперь здесь десять коммунистов. Все они были готовы стоять за меня и защищать мои предложения.

Солнце еще не поднялось высоко, когда я вошел в Кубатлы. До начала волостного съезда оставались сутки, надо было спешить, чтобы переговорить с местными знакомыми коммунистами и с представителями сел Пусьянской волости. Мои доводы почти сразу же убедили собеседников: и они, оказывается, думали над теми вопросами, что беспокоили меня.

В день съезда из Лачина приехал уполномоченный по Пусьянской волости — заведующий уездным здравотделом Сахиб Карабаглы. Он только два года назад окончил фельдшерскую школу и по моему совету был выдвинут (как молодой активный коммунист) на пост заведующего отделом здравоохранения.

Узнав, что я нахожусь в Кубатлы, Сахиб разыскал меня и, поздоровавшись, попытался выяснить, для чего я приехал сюда. Мне нечего было скрывать от него. Да и сам Сахиб присутствовал на собрании в укоме и был в курсе разыгравшихся баталий.

Поговорив со мной, он тут же пошел звонить по телефону в уком. Рахмат Аскерли рассвирепел, узнав, что я тоже здесь, в Кубатлы.

Через час меня вызвали к телефону в волостной исполком.

— Кто тебе разрешил уехать из Лачина в Кубатлы? — раздраженно кричал в трубку Рахман Аскерли.

Я ответил, что редакция газеты «Коммунист» просила меня осветить ход волостных съездов.

— Где ты состоишь на учете, Деде-киши оглы? В какой партийной организации?

— Это вам известно не хуже, чем мне!

— Нет, я прошу тебя сказать! — настаивал он, от его крика гудело в трубке.

— В курдистанской партийной организации.

— Так почему ты не подчиняешься решениям этой партийной организации и ее бюро?

— Газета «Коммунист» является органом Центрального Комитета. Редакция, как я уже говорил вам, поручила мне…

Он перебил:

— Это мы уже слышали! Но как секретарь укома я предлагаю тебе от имени бюро укома немедленно вернуться в Лачин! — Рахман Аскерли редко повышал голос, я впервые слышал его крик. В том, как он произносил слова, чувствовалась крайняя степень раздражения. — Предупреждаю, что, если ты будешь продолжать демагогическую подрывную работу против решений бюро укома партии, мы будем вынуждены немедленно рассмотреть твой вопрос!

— Извините, — сказал я, — но я не могу обещать вам, что не буду бороться против избрания беков в руководящий состав нашего уезда! Напротив, как коммунист и корреспондент газеты «Коммунист» я откровенно заявляю, что сделаю все возможное для того, чтобы беки не были избраны. Даже более того: я добьюсь, чтобы всех их изгнали с занимаемых ими должностей!

Аскерли помолчал, то ли раздумывая, то ли советуясь с кем-то, кто был рядом, а потом пригрозил:

— О твоем подрывном поведении сегодня же будет сообщено в Центральный Комитет.

— Ну что ж, сообщайте! — горячился я, возмущенный угрозами. — А я ни сегодня, ни завтра в Лачин не вернусь. То, что говорил я на совещании в Лачине вам и бекам, буду говорить здесь!..

— Если не выполнишь моего распоряжения, — снова перебил Аскерли меня, — то мы вернем тебя с помощью милиции!

— Пошлите хоть целый отряд! Меня добровольно отсюда не уведут!