За день до своего отъезда в Баку Муслим Алиев вызвал меня к себе.

— Я договорился с членами комиссии и с уездным комитетом партии, чтобы до отъезда в Баку ты оставался и жил в партшколе. Принимая во внимание, что ты круглый сирота и что тебе некуда ехать, все расходы на твое содержание в летние месяцы берет на себя партийная школа. Уездный комитет выделил школе двадцать пять овец, поэтому Керим тоже останется, здесь, будет пасти наше стадо и готовиться к поступлению в школу. Вместе с ним будете караулить здание. Договорились?

Лучшего я и желать не мог. Он пожал мне руку, и мы простились.

Через несколько дней на летние каникулы разъехались учителя и слушатели. И мы остались с Керимом одни. Днем Керим пас овец, ослов, корову и двух буйволов, а я уходил в городскую библиотеку, где читал подряд все книги русских и турецких классиков литературы. Не хочу хвастаться, что все мне было понятно, но русские романы я читал с неослабевающим интересом.

Вечерами я занимался с Керимом.

Однажды утром мы получили письмо за подписью, управляющего делами уездного комитета партии:

Мы прочли письмо. Керим смотрел на меня, а я, на Керима. Распоряжение было каким-то непонятным. Если овец надлежало перегнать на эйлаг, почему это не поручили Кериму? Но приказ есть приказ. На обороте письма мы попросили расписаться человека, которого прислал управляющий отделом кадров. Керим помог выгнать овец из овчарни.

Прошло только два дня, как мы получили новое письмо:

И снова мы не знали, что думать. Овец в школе нет, но есть два старых буйвола, корова и два осла. Кто же будет ухаживать за ними? Мы оба расстроились. Но вскоре я принял решение:

— Все остается по-прежнему. Ты пасешь то, что осталось. А продукты, оставленные на мою долю, будем делить пополам. И я буду с тобой заниматься, как и раньше.

Керим в ответ не сказал ни слова. Его молчание я понял так, что он не может принять одолжение даже от меня. Гордость не позволяла ему оставаться в школе после того, как его должность упразднили. Дело в том, что все заработанные деньги Керим отправлял своим сестрам и не оставлял себе ни гроша. Поэтому без школьной зарплаты он бы пропал.

Прошла неделя, и Керим сказал мне, что на три дня поедет к сестрам. Обещал скоро вернуться.

Я кормил животных, вспоминая с грустью свое пастушество. Потом шел в библиотеку и занимался до вечера. Иногда оставался в школьном здании и тогда подходил к роялю и одним пальцем подбирал незамысловатые мелодии. Днем на улице было оживленно и шумно, а по вечерам жуткая тишина и темнота окутывали дом. Я запирал двери на все замки и засовы, но страх иногда заставлял цепенеть. Шаги мои отдавались гулким эхом в коридорах большого пустого здания.

Я с нетерпением ждал конца каникулярного времени, чтобы поскорее поехать в Баку.

Однажды ранним утром меня разбудил громкий стук в ворота школьного двора. Я обрадовался, что кто-то вернулся в школу, и помчался вприпрыжку открывать ворота. Не успел я их приоткрыть, как меня оттерли четверо всадников и стали загонять на школьный двор отару овец: их было с полсотни. На одной лошади было навьючено четыре мешка с рисом.

Когда я попытался узнать, кто они такие, один из всадников указал плеткой назад. Я оглянулся и увидел Джабира, нашего секретаря школьной партийной ячейки.

Гостеприимство прежде всего. И я бросился ставить чайник на плиту, которую не разжигал с самого отъезда директора школы. Потом из оставшихся продуктов приготовил еду, не думая о том, что буду есть в последующие дни.

А потом, после некоторого колебания, я все-таки спросил Джабира, что привело его в Шушу. То, что я узнал, потрясло меня: оказывается, они приехали сюда по торговым делам, собираются кому-то перепродать отару овец и мешки с рисом!.. Джабир занялся куплей-продажей, — кто бы только мог подумать?!

Но я не стал ничего ему говорить, только поднялся, чтобы уйти из кухни.

— В чем дело? — удивился Джабир и обнял меня за плечи.

Я молча снял его руку с моего плеча и до конца завтрака не проронил ни слова.

А Джабир и его дружки как ни в чем не бывало погнали овец на базар, туда же повели и навьюченную лошадь.

Я не мог успокоиться. Пытался понять, как мог человек, проучившийся рядом с нами целый год в партийной школе — и бывший к тому же секретарем ячейки! — забыть все то, чему нас учили на уроках марксистской теории, и заняться торговлей? Неужели его грудь не жжет партийный билет, лежащий в кармане? Быстро же он отрекся от всего, что дорого и свято!.. Я вспомнил, какие речи он держал перед товарищами, принятыми в партию, наставлял их на правильный путь!

Только вечером удачливые торговцы вернулись в школу. И овец и рис перепродали с хорошей прибылью для себя. Хотели переночевать в школе, чтобы на рассвете уехать из Шуши. Из разговоров я понял, что через десять дней они собираются пригнать в Шушу новую отару.

Джабир по старой памяти ночевал в одной комнате со мной, а не с остальными. Он расхаживал по комнате, обдумывая, как расположить меня к себе.

— Я вижу, ты недоволен, Будаг. Но не тужи. В этот раз я не могу поделиться с тобой выручкой, но в другой — обязательно позабочусь, чтоб и тебе что-нибудь перепало, и твоя доля будет! Вот с этими деньгами, — он похлопал себя по карманам, — которые мы выручили сегодня, в следующий раз мы заработаем в четыре раза больше!

Слова Джабира ужаснули меня.

— Неужели тебя учили в нашей школе торговать? Я уже не говорю о том, что ты был секретарем партячейки! Собираешься ехать в Баку, заграбастав толстые пачки денег?!

— Слушай, Будаг, почему тебе всегда больше всех надо? Что ты суешь нос туда, где тебе не рады?

— Не знаешь разве?

— Нет! — И расхохотался. — Не строй из себя кисейную барышню. Подумаешь, нас не учили торговать! Но если в селе, где я живу, овцы продаются по одной цене, а здесь по другой, только дурак этим не воспользуется. И горожанам хорошо. Всегда на базаре свежее мясо.

— Ну, молодец! Придумал себе легкий заработок, идешь по пути купцов и торговцев, с которыми борется Советская власть!

— Слушай! Если сам не умеешь, отойди в сторону, не мешай другим! При чем здесь партия и партийные установки?! Я кого-нибудь обманываю? Приношу кому-нибудь вред? Обкрадываю?

— Не говори глупостей! Сам знаешь, о чем я толкую!

— Сразу видно, что ты начитался всяких книг за время каникул и совсем перестал соображать. Это жизнь! И надо ее принимать такой, какая она есть. Можно подумать, что ты сам никогда не ходил на базар и не знаешь, что там торгуют не одни только купцы и торговцы. Крестьяне тоже привозят свой товар на базар!

— Но ты занимаешься спекуляцией, Джабир!

— Если тебе хочется покрасоваться знаниями и новыми словами, найди кого-нибудь другого для беседы! А мне пора спать. — Он разделся и залез под одеяло. — Я устал, а на рассвете нам надо отправляться в путь. Дай мне немного отдохнуть.

Я рассвирепел:

— Если ты еще раз приедешь с такими же делами в Шушу, советую тебе не приближаться к партийной школе! Я не пущу тебя, слышишь? Не загрязняй двор школы своим поганым грузом! И не спи на школьной постели, торгаш и спекулянт! Ясно тебе?!

Откинув одеяло, он вдруг вскочил как ужаленный.

— Ты мне надоел! — Он стал собирать простыни и одеяло. — Не прикидывайся простачком! Я тоже в курсе твоих дел! Лучше скажи, где овцы, которых ты должен был с Керимом беречь как зеницу ока?

Я коротко ответил, что по распоряжению управляющего делами уездного комитета партии мы передали их присланному за ними человеку.

— Не знаю, по чьей записке и кому вы передали овец, а то, что их пригнали в наше село, я сам видел! А еще говорили, что их купили в Шуше!