— Что, вам больше не о чем говорить с ним?!

А парень из Агдаша, который всегда был мне симпатичен, пробурчал:

— Мы приехали сюда учиться, а не отказываться от того, что завещано нам отцами!

— Я вас не понимаю, — негодовал Новруз. — Если вы пришли учиться в партийную школу, пора отбросить отсталые взгляды и привычки!

В зале поднялся шум, одни рьяно поддерживали Новруза, другие — тех, кто ратовал за меня.

Председатель комсомольского собрания, чтобы прекратить споры, решил поставить вопрос на голосование, но его опередил директор школы:

— И все-таки я предлагаю принять Будага в комсомол. Споры, возникшие здесь, говорят о том, что не только он не может расстаться с тем, о чем слышал с самого раннего детства, а и другие наши товарищи. Давайте вместе, сообща избавляться от тяжелого наследия прошлого. А те, кто сегодня защищал Будага, и он сам пусть сделают выводы из сегодняшнего разговора.

Началось голосование. Самым странным было то, что первым за принятие меня в комсомол поднял руку сам Новруз Джуварлинский!

Через неделю бюро уездного комсомола утвердило решение комсомольского собрания партшколы, а через месяц я получил свой комсомольский билет.

Не могу сказать, что собрание поколебало мою незыблемую веру во всемогущего аллаха и его пророка. Даже наоборот: не с его ли помощью, думал я, меня все-таки приняли, хотя дела мои после выступления Новруза складывались не лучшим образом…

Я по-прежнему был твердо убежден, что мечеть — святое место, где не может быть совершено неугодное аллаху дело.

Я верил, что тот, кто солжет, положа руку на Коран, непременно умрет. Если говорить честно, то одним из моих тайных желаний было посещение одной из мусульманских святынь, например могилы имама Гусейна в Кербеле. Мне казалось, что именно там моя душа приблизится к ушедшим от меня навсегда отцу и матери.

Надо сказать, что Новруз Джуварлинский со дня собрания настойчиво и терпеливо вел со мной беседы на антирелигиозные темы. Ему пригодился опыт бесед с крестьянами в родном селе. Я вежливо выслушивал его, не споря и не прерывая. Не знаю, удалось ли ему переубедить своих односельчан, но мне его назойливость надоедала.

Директор часто собирал общие собрания учащихся партийной школы. На каждом таком собрании выступали учителя, он сам или кто-нибудь из приезжих. Главной темой собраний была религия и борьба с ней. Нам рассказывали о том, что моллы, ахунды, кази обманывают народ, что, пользуясь его невежеством, грабят и обирают его.

После таких бесед я с возмущением думал о бессовестных священнослужителях, — и как они не боятся гнева аллаха?

А сомневаться в самих законах аллаха я не мог.

Но собрания приносили пользу. Мы учились спорить, выступать с трибуны, не бояться устремленных на тебя глаз. Надо было говорить так, чтобы тебя понимали, чтобы ты мог убедить.

Я тоже любил выступать.

Со временем в партийной школе были созданы кружки самодеятельности: пения, музыки, декламации, театральный.

Я разрывался на части: я очень любил петь, многие хвалили мой сильный верный голос; к тому же я любил сочинять стихи к мелодиям знакомых старых песен; а еще меня очень привлекал драматический кружок — я все не мог забыть выступление самодеятельных артистов в учительской семинарии.

Уроки игры на таре давал нам старый учитель Микаил Велиханлы. Он же был руководителем драматического кружка, учил нас исполнять женские роли, — ведь в старое время женщинам было запрещено участвовать в представлениях, и женские роли играли мужчины. Он показывал характерные черточки, напоминающие мимику женщин; наставлял, как перенять легкую женскую походку, как говорить более высоким голосом. Для исполнения женских ролей слушатели-шушинцы выпрашивали у своих сестер и матерей женскую одежду.

Кружком пения руководил наш директор Муслим Алиев. Однажды он предложил нам испробовать свои силы в написании собственной песни, чтоб она стала гимном нашей партийной школы.

Три дня уже я сочинял небольшое стихотворение «Союз молодежи», к которому подобрал знакомую мелодию. Когда мы собрались на очередное собрание кружка, я протянул листок с песней Муслиму Алиеву. Он внимательно прочел и предложил мне спеть ее перед товарищами.

— Пусть ребята послушают и сами решат, нравится им песня или нет.

И я спел:

Ребята зааплодировали, а вместе с ними и сам директор. Все наперебой хвалили меня. Потом попробовали спеть вместе, и получилось неплохо.

С тех пор, выходя в город строем, мы всегда пели эту песню.

Первый успех придал мне уверенности, и я отважился написать сатирические стихи.

Дело в том, что театральному кружку уездный отдел культуры обещал прислать костюмы, грим, парики для наших представлений. Но время шло, а обещания оставались обещаниями. Вот тогда я и написал фельетон в стихах и отнес его в газету «Карабахская беднота».

Каково же было мое удивление, когда газета поместила на своих страницах фельетон «Не верим вашим обещаньям», который заканчивался так:

И снова товарищи по школе поздравляли меня, а кое-кто говорил о «рождении нового поэта».

Наша партийная школа помещалась в двух зданиях, раньше принадлежавших городскому реальному училищу. В одном здании мы учились, в другом помещалось общежитие для слушателей и столовая.

На третьем этаже учебного здания был зрительный зал со сценой и бархатным занавесом. Если бы не стулья грубой работы местных шушинских мастеров, ни к чему бы нельзя было придраться. В школе было удобно учиться, жить и отдыхать. Только одно доставляло нам немало неудобств: в зданиях было холодно.

В Шуше осень туманная и сырая, а зима холодная, морозная. Местное население, живущее здесь постоянно, летом запасается топливом. Наш директор был человеком нездешним; никто его не предупредил о суровостях здешней зимы, поэтому запастись топливом забыли.

В школьном хозяйстве основной тягловой силой были два осла. Дежурные навьючивали на спины ослов корзины и отправлялись за топливом для школы. В их обязанности кроме того входила еще и доставка хлеба из пекарни.

Когда дежурство выпало на мою долю, напарником моим в тот день оказался паренек по имени Эйваз. Мы быстро доставили в школу дрова и отправились в пекарню за хлебом. На дверях пекарни нас ожидало объявление: «Сегодня хлеба не будет, так как в пекарню не завезли дрова».

Возвращаться в школу без хлеба нельзя. И тут мне в голову пришла неожиданная мысль. Один из бывших вюгарлинцев, Мешади Аскер, держал на базаре большую хлебную лавку. При лавке был хороший тендыр, в котором удачливый хозяин выпекал на продажу домашние чуреки. Их расхватывали покупатели. Я часто покупал у него хлеб для дома Вели-бека, который особенно ценил хорошие чуреки.

Эйваз сразу понял меня. И мы отправились на базар. Мешади Аскер приветливо со мной поздоровался, мы обменялись новостями о знакомых земляках, о жизни, а потом я сказал:

— Меня послал директор партийной школы договориться о ежедневной покупке хлеба для нашей столовой. Я не хотел, чтобы такой выгодный заказ попал в чужие руки. Что ты думаешь по этому поводу?

Мешади Аскер обрадовался и возблагодарил аллаха, что у него такие верные друзья.

Прежде чем заключить деловую сделку с нами, он послал подручного в соседнюю лавку купить сыру и принести из чайханы три стакана хорошего чая. Мы пили чай, и Мешади Аскер поинтересовался, какое количество хлеба требуется школе.