— Учитель Будаг, я очень доволен своим дядей. Он относится ко мне как к сыну, даже обещал усыновить меня официально. Прошу не причинять ему зла.

Байрамов пробурчал:

— Дайте мне только один день. Если я не принесу документ об усыновлении своего батрака, можете делать со мной что хотите.

На собраниях вместе с тем я решительно выступал и против тех, которые предлагали лишать голоса бывших владельцев мельниц. Хотя после революции они отказались от собственности в пользу государства, оставаясь, правда, мельниками, но работали наравне с остальными рабочими мельницы.

— Здесь, — говорил я, — надо проявлять осторожность и чуткость! Могут проявиться старые обиды, а ими нельзя руководствоваться. Лишение права голоса — это тяжелый урок для человека. Из-за мелких распрей и обид нельзя пятнать людей и выводить из наших рядов. Мы не должны проходить мимо тех людей, которые поставили себя своими действиями вне нашего общего дела.

Прежде всего надо было открыть глаза беднякам. И не забывать про середняков, которые рассуждали частенько так: мол, каждая неудача прибавляет ума.

Обо всех наших победах, сомнениях и начинаниях я систематически писал в газеты «Коммунист», «Новое время», «Женщина Востока», в журнал «Молла Насреддин». Не проходило недели, чтобы мои материалы и корреспонденции не публиковались в печати.

Дел, как видите, было невпроворот, но я исподволь готовился к свадьбе: оформил покупку дома, привел его в порядок, чистил и благоустраивал дворик.

На первых порах купил самовар, лампу, палас, которым сразу же застелил пол. В стенах домика были удобные ниши, куда поставил купленную посуду. Короче говоря, готовился к семейной жизни.

Пусть улыбнется счастье тем, кто женат. Пусть те из молодых людей, кто женится, познают радость. А кто холост — пусть тому встретится хорошая девушка!..

Свадьба помогла мне, как говорят у нас, открыть двери счастья и ввела в мир семейной жизни.

На свадьбу приехали только Нури и Мансур Рустамзаде. Керим прислал телеграмму, что должен отвезти Мюлькджахан к врачу. Тахмаз Текджезаде сослался на плохое самочувствие, а Джабира не было в это время в Лачине, и он не сообщил, куда уехал.

Это была первая советская свадьба в Назикляре. Впервые жених с невестой пришли в загс. И угощение расставили не на традиционной свадебной скатерти, расстеленной на ковре, а выставили на стол. Лишь одна старинная традиция была соблюдена: свадьба длилась три дня и три ночи!

Началась она в доме Джабира, где я жил до последнего дня, а подруги невесты собрались в доме ее отца, а потом вместе с Нури и Мансуром я забрал Кеклик от родителей и отвел в домик, который отныне принадлежал нам с нею.

Через три дня мы проводили Нури и Мансура в Лачин и остались одни.

Мы были счастливы. Кеклик не могла дождаться минуты, когда я вернусь из Кубатлы, а я торопил время, чтобы побыстрей переступить порог своего дома, где меня ждала молодая жена. Она бросалась мне на шею и плакала от счастья.

По утрам, когда я собирался на занятия, она еле сдерживала слезы. И я тянул до последний секунды, стараясь выгадать лишние минуты дома.

Весна двадцать седьмого года была самой счастливой весной в моей жизни. Я перестал быть бездомным бродягой, наконец-то у меня есть маленький, но собственный дом, семья, любимая жена. Я рассказывал ей о своем деле, об учительстве, об учениках. Она понимала меня с полуслова. А потом сообщала мне обо всем, что произошло у нее за день.

Не прошло и месяца со дня нашей свадьбы, а уже наступил июнь. В младших классах закончились занятия, подводились итоги на курсах по ликвидации неграмотности. Через несколько дней должны были начаться каникулы.

Вернувшись после занятий из Кубатлы, я не застал Кеклик дома. Зашел в дом ее отца и спросил у тещи, где Кеклик. Узнав, что она пошла к реке с большим медным кувшином, я расстроился. До реки идти почти километр. Как она понесет на своих плечах тяжелый кувшин с водой? Но делать замечание теще не счел нужным. Она накрывала на стол, внимательно поглядывая на меня, и от нее не укрылось, что я огорчен.

— Что случилось? — спросила она.

— Болит голова, — ответил я нехотя.

— Еще бы! От работы, которую ты себе избрал, разве не заболит? Целый день молоть языком!

Не говоря ни слова, я вышел из дома и двинулся навстречу Кеклик. Мимо шли люди, а ее все не было видно. Кто-то из девушек, идущих навстречу, бросил мне:

— Что, куропатка покинула гнездо?

Я растерялся. «А может быть, она поссорилась с матерью?» Но тут же увидел Кеклик. Снял с ее плеча тяжелый кувшин, и мы пошли по дороге к ее родительскому дому. Войдя во двор, я нарочно громко сказал:

— Если я еще раз увижу на плече Кеклик этот тяжелый кувшин, сердце мое разорвется!

— Или ты думаешь сделать из жены госпожу? — поняла мой намек теща.

— А чем она хуже госпожи? — возразил я.

— И госпожа, случается, становится служанкой! — съязвила теща.

Я промолчал, но когда теща подошла к очагу посмотреть за кипящим казаном, сказал:

— Пока я жив, Кеклик будет блаженствовать!

Не знаю, к чему бы привел наш спор, но тут во двор вошел отец Кеклик, ведя за собой навьюченного осла. Чтобы слышал муж, теща громко сказала:

— Да, скоро вы познаете прелести жизни!.. Но — блаженствовать может только тот, у которого дом — полная чаша. А для того чтобы в доме было всего вдоволь, надо работать!

— А мы и работаем, — не остался я в долгу.

Теща кивнула: мол, надо помочь Агилу-киши, сейчас не до споров!

После заката солнца здесь, в горах, всегда прохладно, поэтому сели ужинать на веранде. Агил-киши прислонился к свежепобеленной стене и попыхивал чубуком. Перед ним на скатерти стоял тонкий стакан с крепким, почти черным чаем.

Пригнали с пастбища скот. Теща подоила корову, вскипятила молоко. Кеклик убрала и вымыла посуду. А маленький Герай, набегавшись за день, лег на палас рядом с отцом и тут же уснул.

Дрожал фитиль десятилинейной лампы, подвешенной за крючок на гвоздь, вбитый в стену веранды. Неровные блики падали на лица. Теща пила чай и никак не могла напиться. Кеклик привнесла из комнаты вязание, накинула платок на плечи и села рядом на палас, подогнув под себя ноги. Агил-киши в раздумье сказал:

— Скоро время кочевья… Надо бы нам посоветоваться о будущем, сынок. — И снова набил табаком трубку.

— Самое время! — вставила теща. — Будаг хочет сделать из нашей дочери госпожу!

— А тебе бы сразу перебить кого! — недовольно буркнул Агил. — Ты только с виду такая ласковая. А сама…

— А тебе бы грубить! — сказала в ответ теща и вышла.

— Да, — помолчав, добавил Агил, — по-моему, не дело жить впятером на две семьи. Два очага, два котла — это накладно. Как ты думаешь?

— Дядя Агил, я в конце месяца должен быть в Шуше. Думаю и Кеклик взять с собой. Конечно, после того, как помогу вам перебраться со скотом на эйлаги.

Не успел я сказать это, как Ипек, выйдя на веранду, застыла в дверях. Воцарилось молчание, лишь слышно было, как Агил-киши быстро посасывает трубку.

— Что ж, — сказал он, — твоя жена, тебе и решать!

— Как? — возмутилась Ипек. — Чтоб Кеклик поехала с тобой?

— А что? — вымолвил я с осторожностью. — Она никогда не бывала в городе, не видела ни театра, ни кино. В Шуше мы бы смогли остановиться в доме у матери доктора Рустамзаде. И она и сестра Мансура очень добрые женщины. Кеклик смогла бы увидеть в Шуше много интересного и полезного.

— Что скажет народ о женщине, которая ездит по городам вслед за своим мужем?

Я улыбнулся своим мыслям. Как хорошо, что я не знал свою тещу до женитьбы на Кеклик. Ведь у нас в народе говорят: если хочешь жениться на дочери, сперва посмотри на ее мать. Узнав получше тетушку Ипек, мне бы наверняка расхотелось жениться.

— Тетушка Ипек, — сказал я. — Сейчас я могу не брать Кеклик с собой, если это вам не по душе. Но ведь я раньше предупреждал, что не могу с уверенностью сказать, останусь ли я здесь или меня переведут в какое-нибудь другое место. Я сам себе не хозяин, я человек дела, меня могут и оставить здесь, и послать куда-нибудь на работу. Не будем же мы с женой жить в разных местах! И потом, я не вижу ничего дурного в том, если Кеклик побывает в Шуше, а может быть, когда-нибудь и в Баку.