— Вы рассказывали об этом кому-нибудь в уездном комитете партии?

— Нет, я беспартийный. — Рустамзаде закурил и, выпустив дым, продолжал: — Я родом из Шуши. Мой отец был красильщиком, и это дало ему возможность учить меня в шушинской гимназии. В год, когда я заканчивал гимназию, отец умер. Заботился обо мне дядя, у которого в Шуше была пекарня, и там он работал вместе с сыном.

— Почему вы мне рассказываете это? — сказал я.

— Нет-нет, я хочу, чтобы вы знали… Помня отца, дядя послал меня учиться в Одессу, на медицинский факультет тамошнего университета. Закончив его, вернулся в родную Шушу, работал в больнице. За это время царское правительство сменил мусават, а через пять месяцев победили большевики. Все это время я продолжал лечить больных. Я выполнял честно свой врачебный долг, не задумываясь над тем, кто лежит на больничной койке, мусаватист или красноармеец. Вот в этом Бекиров и упрекает меня!

— А может, вам следует обратиться в Наркомздрав? Прямо в Баку?

— Нет, Будаг, я боюсь. Мне кажется, что этот человек читает мои мысли. Если увидит меня на окраине нашего города, заподозрит, что я намерен убежать из-под его контроля.

— Так дальше продолжаться не может, доктор!

— Я и сам это понимаю, но что делать, убей бог, не могу придумать!

— А ничего делать не надо, продолжайте лечить людей.

Собралась комиссия, и наш разговор прервался. А еще через полчаса у меня в руках было ее решение: мне предписывался отдых на ближайшие две недели.

С важной для меня бумагой я пошел в уком партии. Первым человеком, кого я встретил, был заведующий уездным отделом здравоохранения, мой старый недруг Сахиб Карабаглы. Я, словно невзначай, завел с ним разговор о больнице, в которой проходил медицинское освидетельствование. Сахиб с недовольством изрек:

— Нам не следует доверять таким людям, как Рустамзаде. Его общественное прошлое тревожит меня. Отец его, говорят, был купцом, дядя крупным торговцем. Сам он учился в Одессе, а потом верно служил мусаватскому правительству. Пока медицинское обслуживание в Курдистане в руках таких, можно ли говорить, что простому человеку будет оказана скорая и добротная медицинская помощь? Ему не место в наших рядах.

Нет, здесь бесполезно что-либо доказывать!

Мне вдруг показалось, что осталось слишком мало времени, чтобы предупредить Рустамзаде. Если такие болтуны, как Сахиб, открыто говорят о недоверии к доктору, то ему следует бежать отсюда, и как можно скорее! На мое счастье, как только я вышел из укома, мне повстречался сам Рустамзаде.

— Доктор, — сказал я негромко, но категорично, — не теряйте ни минуты. Прямо сейчас, без вещей, как есть, поезжайте в Баку!

— Что-нибудь случилось?!

— Пока ничего не случилось, — перебил я его, — но может случиться. Заклинаю вас моей дружбой, уходите немедленно! Не то будет поздно!

Когда я удостоверился, что Рустамзаде внял моему совету, я вернулся в свой Политпросвет. Сослуживцы ждали меня с нетерпением. Я объяснил ситуацию и сказал, что мы должны готовиться к съезду Советов нашего уезда, невзирая на то, что через две недели предстоит мой уход в армию.

В тот же день мы все были на репетиции праздничного концерта, который готовили для делегатов съезда.

Уездный съезд Советов открыл председатель исполкома Сардар Каргабазарлы (с которым я много спорил в былые времена, и он ретиво уговаривал меня бросить писать фельетоны).

Он предложил состав президиума съезда Советов и назвал при этом и имя своего заместителя Мезлум-бека Фаттахова.

Сразу же начались споры. Слово попросил один из делегатов Пусьянской волости.

— Как можно рекомендовать в президиум высшего органа Курдистанского уезда человека, которому отказали в доверии делегаты Пусьянской и Акеринской волостей? Это прямое нарушение устава Советов. Я предлагаю отвести эту кандидатуру.

Поднялся шум, кто-то попытался защищать Фаттахова, но большинство отвергло его кандидатуру.

Что ж, первая маленькая победа моих сторонников.

Сардар Каргабазарлы выступал напыщенно и велеречиво. Он в приподнятых выражениях говорил о пастухах, которые пасут несметные отары жирных овец в горах Курдистана, о прекрасном рисе, взращиваемом на полях Пусьянской и Акеринской волостей, о стадах породистых коров и буйволиц, способных залить реками молока весь Курдистан, о строителях, возводящих грандиозные новостройки.

Говоря по совести, в глазах населения Лачина Каргабазарлы был незаменимым человеком. При нем город стал расти особенно быстро, появились новые каменные жилые дома, гостиница, две школы, больница. Каргабазарлы был высоким, грузным, но очень подвижным человеком. В уезде о нем говорили как о большом шутнике и весельчаке. Но чувство юмора покидало его тотчас, если кто-нибудь пытался пошутить по его адресу. Тогда он лютовал, требуя немедленного извинения. В уезде Каргабазарлы побаивались. Являясь членом Центрального исполнительного комитета республики, он имел в уезде неограниченное влияние. И на съезде сумел показать перемены, происшедшие в уезде за время его работы.

Вслед за ним выступали делегаты со своими предложениями о будущем Курдистана. Один посоветовал открыть больницу рядом с источником Истису, где могли бы лечиться люди со всей республики.

Другие говорили об использовании богатств леса, о строительстве дорог, — словом, о делах важных и нужных.

С неожиданным предложением выступил Муса Зюльджанахов. Он сказал, что считает необходимым начать строительство тюрьмы в Лачине, так как в округе продолжают орудовать бандитские шайки, а в селах по-прежнему активно действуют знахари и дервиши, в торговле есть факты хищений и растрат. (Но о деле разоблаченного Кепюклю и об убийстве Шираслана ни слова.)

— Послушай, Муса, — перебил его Каргабазарлы. — Если бы подобное предложение внес обыкновенный милиционер, тебе следовало ответить ему, что мы со временем разрушим и те тюрьмы, которые у нас остались с царского времени. Дорогой мой! Не тюрьмы строить надо, а школы! Больницы строить! Театры, родильные дома и гостиницы, чтобы обеспечить трудящимся счастливую, радостную жизнь. А тратить народные деньги на то, что предлагаешь ты, исходя из того, что сегодня-де у нас еще есть несколько паразитов на теле рабочего класса, неразумно. Лично я против твоего предложения. Но раз оно исходит от должностного лица, я ставлю этот вопрос на голосование. Кто за, прошу поднять руки? Смотри, никого! Кто против?

Зал единодушно проголосовал.

— Как видишь, съезд против!

Сразу же за Зюльджанаховым слово взял секретарь уездного комсомола Нури Джамильзаде:

— Достойно удивления, что беки, не выбранные делегатами волостных съездов, сидят рядом с делегатами в этом зале! Значит, чувствуют за спиной поддержку, иначе они бы сюда не осмелились явиться!

Уездный прокурор Текджезаде молча слушал выступавших, но сам что-то выжидал. Он пристально следил за поведением Зюльджанахова, который шумно выражал возмущение выступлением Нури, стараясь вызвать сочувствие соседей в президиуме.

Тогда слово взял я:

— Товарищи делегаты, меня удивляет не только присутствие беков в этом зале, но и то, что товарищ Зюльджанахов, говоря о своей работе, совсем не упомянул о деле бывшего председателя коопсоюза, пресловутого Кепюклю, которого ожидает суд, и об убийстве секретаря партийной организации Акеринской волости. А между тем есть люди, которые пытаются обвинить в убийстве Шираслана меня! Мало того, они стараются подтасовать факты, уговаривали врача-патологоанатома изменить данные экспертизы.

— Это надо доказать! — бросил кто-то из президиума (я не разобрал — кто).

— И докажу!

Омар Бекиров сузившимися кошачьими глазами скользнул по мне равнодушным, казалось бы, взглядом и продолжал упорно разглядывать делегатов съезда ряд за рядом.

Сардар Каргабазарлы нахмурился.

— Не стоит переходить на личности, — неожиданно прервал он меня.