— Кто этот человек?

— Тот, кто называет себя Салимом Чеперли!

— Откуда тебе это известно?

Я встал, подошел к двери и закрыл ее на ключ, а потом выложил Кесеменскому все, что знал, подробно невразумительно. В конце я высказал некоторые предположения о связи тех событий, которые происходят за последнее время в районе, с деятельностью человека, который по неизвестным нам причинам изменил свое имя и прикрывается партийным билетом, добытым непонятно, каким путем. «В то самое время, когда мы агитируем крестьян вступать в колхозы, Чеперли проводит на селе такую политику, которая озлобляет крестьян против Советской власти!..» — говорил я.

По мере моего рассказа лицо секретаря райкома мрачнело.

— У меня нет оснований не верить тебе, Деде-киши оглы. Но ты должен понять, что необходимы убедительные доказательства и свидетельства людей, знавших Ясин-бека Гюрзали в прошлом. Если таковых не будет, то ты окажешься в роли клеветника. Учти, что Чеперли написал жалобу на тебя с приведением тех фактов, о которых я тебе говорил в начале нашей беседы, в ЦК АКП(б), а также в Закавказский краевой комитет.

— Что ж, я проверки не боюсь, а свои слова докажу. Есть люди, которые отлично знали его раньше. Я думаю, они подтвердят мои слова.

— В Центральном Комитете есть решение послать сюда проверочную комиссию.

— Я буду рад, если комиссия немедленно начнет проверку. Но откровенно говоря, я удивлен наглостью и бесстрашием этого человека.

— Будаг! Уж не переоцениваешь ли ты свои силы? А вдруг тебе не удастся собрать необходимые свидетельства и доказательства?

— Тогда исключайте меня из партии!

Неожиданно к нам нагрянул мой старый знакомый. Отец Керима, колодезник Теймур-киши, после длительной разлуки решил навестить родного сына и повидать внуков. Он не рискнул сразу отправиться к сыну, потому что чувствовал свою вину перед ним за долгое молчание, и попросил кого-нибудь из нас помирить его с сыном. Кеклик с радостью взялась за это.

Мы наняли фаэтон и втроем поехали к Кериму. Я держал на руках Ильгара.

Мюлькджахан приняла свекра холодно. Керим поцеловал отцу руки, а Теймур-киши — глаза сына и внуков. Чувствовалось, что он готов расплакаться. То одного внука, то другого брал на руки и дарил им подарки, которые привез с собой.

Теймур-киши до сих пор не бросил свою профессию, и работы у него всегда хватало. Он был по-прежнему моложавым и подвижным. От новой жены у него уже четверо детей.

— Силу вороного коня не так легко истощить, — пошутил он.

Но Мюлькджахан его шутка не понравилась. Она вместе с моей Кеклик удалилась на кухню, чтобы не мешать мужскому разговору.

Мы вспоминали прошлые годы, и я как бы невзначай спросил Теймура-киши, не помнит ли он Ясин-бека Гюрзали?

— Почему ты с этим вопросом обращаешься ко мне? Спросил бы лучше Бахшали, ведь он был в доме Вели-бека своим человеком и знал там каждую собаку.

— Придется — спрошу.

— В Гиндархе был сотник Черкез, — начал Теймур-киши издалека. — Ты знал его?

— Нет.

— У Гюрзали-бека от временного брака был сын. А сотник Черкез женился на женщине, которая до того состояла во временном браке с Гюрзали-беком. Поэтому сын Черкеза Авез и Ясин-бек — сводные братья. Он и сейчас в Гиндархе живет. Авез Шахмаров, точно.

— Так зовут счетовода нашего колхоза, — сказал вдруг Керим. — Не он ли это?

Хоть я и не собирался раскрывать, почему интересуюсь Ясин-беком, но пришлось рассказать Кериму все, что я узнал за последнее время.

— Да, брат, попал ты в мясорубку.

— Надо утроить бдительность.

— Между прочим, этот счетовод — коварный тип, я сразу уловил!

— Не спускай с него глаз!

— А если мне попросить оружие в милиции? — в раздумье проговорил Керим.

— Что бы тебе хотелось: ружье или пистолет? — спросил я.

— Что дадут.

— Надо поговорить с секретарем, я тоже думаю, что тебе надо иметь при себе оружие… Кстати, а на чем ты ездишь в Агдам?

— Чаще всего добираюсь пешком.

— Обзаведись конем или договорись, чтобы выделили колхозу бричку.

— Ты знаешь, Будаг, у меня еще одна просьба. Наш колхоз объединил в единое целое четыре деревни. Раньше жители всех сел брали воду из девяти колодцев, но осталось только три действующих, остальные засорены, завалены камнями. Если бы мне разрешили, я бы пригласил сюда на работу моего отца, благо сейчас можно с ним договориться.

— Послушай меня, Керим. Напиши в райком официальное заявление и укажи, что твой отец колодезник.

— А разве недостаточно, что об этом знаешь ты? — удивился Керим.

— Работа в нашем районе оставила седые волосы на моих висках, поэтому можешь мне верить. Я знаю, что говорю.

— Жизнь многому научила? — улыбнулся Керим.

— И продолжает учить!

Мы долго молчали, а потом Керим с горечью пожаловался:

— Остались мы с тобой без дипломов!

— Еще успеешь получить, — возразил я ему.

— Боюсь, что ни я, ни ты уже не вернемся на учебу…

Жизнь продолжалась, но район лихорадило. Кулаки и их подпевалы вели активную агитацию против колхозов, распуская клеветнические слухи о будущем тех, кто вступит в коллективное хозяйство. Кулацким элементам удавалось замаскироваться под сторонников Советской власти. Это давало им возможность проникать в советские учреждения. Так в Бойахмедлинском сельсовете председателем стал бывший кулак, который освобождал от обложений своего брата-кулака. Его сняли и отдали под суд, а через несколько дней новый председатель сельсовета, из числа тех двадцатипятитысячников, которые приехали нам в помощь из Баку, был зверски убит приспешниками бывшего председателя сельсовета. На этот раз убийце не удалось скрыться. Им оказался сын кулака, которого прикрывал бывший председатель.

Несмотря на угрозы и запугивания, середняки все больше склонялись на сторону Советской власти и вступали в колхозы.

Новые убийства всколыхнули район. Преступники как в воду канули и на этот раз.

Повсеместно начались поджоги. Во вновь созданных машинно-тракторных станциях неизвестные выводили из строя трактора. Они засыпали в баки с горючим сахарный песок, и машины внезапно останавливались: обгоревший сахар забивал двигатели.

В райком приходили информационные сводки с мест, говорящие о том, что подобные вещи происходят и в других районах республики.

Классовый враг поднял голову не только на селе. И в городах, на крупных промышленных предприятиях, строительных объектах внезапно возникали пожары, гремели взрывы, выходили из строя станки.

О происках буржуазных элементов говорили информационные сводки, приходящие из Баку.

Газеты (бакинские, тифлисские и московские) пестрели заголовками: «Враг поднимает голову», «Никакой пощады врагу!», «Убийцам — расстрел!». Гневные отклики вызвало разоблачение контрреволюционной деятельности «Промпартии».

В Агдаме собрали митинг, на который вызвали представителей всех сел — председателей сельсоветов и колхозов, секретарей партийных и комсомольских ячеек. Народ собрался на площади перед городской гостиницей «Имдад» («Содействие»). Ораторам предстояло выступать с балкона. Ждали председателя Закавказского Совнаркома Газанфара Мусабекова: утром он выехал из Барды. Всех беспокоило, почему он запаздывает. Секретарь райкома Мадат Кесеменский уже трижды звонил в Барду, и ему неизменно отвечали: «Полчаса назад товарищ Мусабеков выехал к вам с инструктором Заккрайкома».

Но вот наконец гости появились, и Мадат Кесеменский открыл митинг.

От имени председателей колхозов выступил Керим, из председателей сельских Советов для выступления избрали Бахшали, от местной интеллигенции — меня. В заключение с большой речью обратился к собравшимся Газанфар Мусабеков.

Мне довелось слышать многих ораторов, но еще никогда я не был так восхищен речью, в которой столько искренности и сердечности. Председатель Закавказского Совнаркома говорил так понятно, интересно о самых наболевших вопросах, что люди его слушали, боясь пропустить хоть слово. Его выступление длилось около часа и касалось положения дел в Азербайджане, стране и во всем мире.