— Что ты здесь делаешь? — спросил он меня довольно задиристо.
— Учусь в университете, — гордо сказал я.
— Не врешь?
— Когда я врал?
— На каком отделении?
— Историко-общественном.
Он недоверчиво смотрел на меня.
— Что? Не верите?
— Да нет, верю, — сказал он как-то вяло и поспешил распроститься.
Но, как видно, это был день встреч. Не успел он скрыться, как новая неожиданная встреча повергла меня в изумление: словно тень прошлого возник передо мной в центре Баку, у Парапета, Кербелаи Аждар! Я бы засомневался, он ли это, но Кербелаи Аждар сам окликнул меня:
— Будаг?.. Это ты? — Старческий голос даже слегка дрожал.
Высокий изможденный старик испытующе смотрел на меня; мне показалось, что его лицо похоже на иссохшую грушу. На нем была изношенная, во многих, местах грубо залатанная одежда, на ногах — подвязанные веревкой галоши.
Я с удивлением смотрел на этого жалкого человека, стараясь представить себе щеголеватого, расфранченного жениха, каким он был на своей свадьбе с Гюльджахан. Вместо золотого пояса — какая-то бечевка, касторовый архалук сменился синей сатиновой рубахой, выцветшей от частой стирки. А как блестели его шевровые сапоги!.. Вместо горделивой папахи из лучшего каракуля — матерчатый картуз. Небрит, оброс двухнедельной щетиной, длинные, давно не стриженные ногти с чернотой грязи.
— Кербелаи Аждар? Вы ли это?
Его глаза наполнились слезами.
— Это я, сынок… — Он взял меня под руку и потянул за собой. — Пойдем посидим…
До меня донесся запах винного перегара.
— Кербелаи Аждар, что с вами случилось?
— Ты спрашиваешь, что случилось… Это жизнь и судьба у меня такая. — Он оглянулся по сторонам и тихо спросил без особой надежды в голосе: — Ты не дашь мне немного денег? Я, я… Понимаешь, у меня нет ни гроша.
Я тут же отдал ему все, что было у меня в кармане: две десятки. Он взял их трясущимися руками и завязал в грязный носовой платок, поминутно оглядываясь по сторонам.
— Почему вы здесь, Кербелаи Аждар? Где вы теперь живете? — настойчиво спрашивал я. — Где Гюльджахан и дети?
Он почему-то рассердился:
— Не стану же я тебе на улице говорить! Здесь не место. Дай свой адрес, я зайду к тебе и расскажу!
— Хотя бы вкратце!
— Вкратце… Эта проклятая Гюльджахан бросила меня, ушла с детьми, забрав с собой все, что было ценного у меня в доме! Когда я обнаружил это, то тяжело заболел. Так тяжело, что целых четыре месяца провел в психиатрической лечебнице. Всего неделя, как меня выписали оттуда.
— Так где же вы живете теперь?
— В караван-сарае Гаджи-аги, что за сквером Сабира.
— Помнится, вы говорили, что у вас есть сестры в Баку? Почему бы вам не пойти к ним?
— С каким лицом я открою их дверь?
— Но, может быть, вам помогут ваши братья? Ведь вы им тоже помогали в свое время!
— Хорошее забывается, плохое никогда… Есть деньги — у тебя полно друзей, нет денег — и ты одинок.
«Не много, однако, ему потребовалось времени, чтобы постичь законы его мира», — подумал я.
— А где теперь живет Гюльджахан?
— Если ты человек, — застонал он, — не спрашивай меня о ней! Если есть над нами воля аллаха, то он накажет ее муками в аду. Оставила меня подыхать без средств к существованию.
— Кербелаи Аждар, вспомните, что вы насильно взяли ее замуж.
— Лучше бы мне самому в тот момент сгореть на медленном огне!
— Вы были намного старше ее, Кербелаи…
— Будаг, сынок, ты сам свидетель. Ведь я не жалел никаких денег и драгоценностей, лишь бы она согласилась. Она получала все, что хотела!
— Правильно! А потом захотела и молодого мужа!
Он снова застонал.
— Будаг, сынок, не убивай меня. Пусть ее глаза ослепнут! Почему раньше, когда у меня было столько золота, что его можно было увезти лишь на десяти верблюдах, она не бросала меня и ласкалась, как голодная кошка? А когда у меня все отняли, она забрала у меня детей и все, что еще сохранилось!..
Я понял, что спор наш ни к чему хорошему не приведет.
— Кербелаи Аждар, а если я вас устрою на работу?
— А куда?
— Может быть, удастся в столовую университета сторожем?
— Дай мне подумать два дня. А послезавтра я буду ждать тебя в саду возле памятника Сабиру.
— Послезавтра я не смогу, у меня в это время занятия.
— Ты опять учишься? — изумился он. — Сколько же ты еще будешь учиться?
— Я только начал учиться по-настоящему.
Мы договорились встретиться назавтра, и я пообещал принести ему еще немного денег.
— Да благословит тебя аллах, сынок! Ты первый настоящий человек, которого я повстречал после того, как со мной произошло несчастье. Пусть земля будет пухом родителям, воспитавшим такого сына!
Я бы не мог с точностью ответить, почему мне так жалко, этого человека, хотя в былые времена он мне был противен, когда заманивал в золотую клетку юную Гюльджахан. Или я в те дни не мог простить самой Гюльджахан измены своему обещанию быть верной любимому? Не смогла она устоять перед соблазном стать женой самого богатого купца Карабаха, славившегося коллекцией уникальных драгоценностей, любителя и знатока камней и металлов!..
На следующий день я, как мы условились, в назначенный час пришел к памятнику Сабира. Но Кербелаи Аждара не было. Я прождал его около часа, а потом пошел к караван-сараю, где, по его словам, он остановился.
В караван-сарае меня встретил подозрительного вида человек, который поинтересовался, кого я ищу.
— Да смилуется аллах над этим человеком! Ты из милиции? Что он натворил?
Я успокоил незнакомца, сказав, что не имею к милиции никакого отношения.
— А зачем он тебе нужен?
— Я принес ему немного денег и известие, что он может приступить к работе.
Услышав о деньгах, незнакомец преобразился.
— Он, наверно, вернется к вечеру. И я ему передам все, что ты скажешь, добрый человек. А деньги можешь оставить мне, я отдам ему все до последней копейки.
Но я не стал рисковать, тем более что вид этого человека говорил о том, что, как только деньги окажутся в его руках, он тут же отнесет их в ближайшую чайхану, где вместо чая после горячего и жирного супа из баранины обедающим подавали пшеничную водку. Иногда водка заменяла и обед. Кербелаи Аждару я оставил записку, в которой объяснял, как меня найти. Но Кербелаи Аждар так никогда ко мне больше не пришел.
Но на этом мои встречи с прошлым не закончились. На той же Коммунистической улице я встретил бывшего заведующего уездным отделом народного образования Курдистана, которого сменил Ханлар Баркушатлы. Он крепко пожал мою руку и, улыбаясь, сказал:
— С вашей помощью нас изгнали из Курдистана. А вы, наверно, решили, что бывшим бекам лучше подохнуть с голоду, чем работать в Лачине… Но я живу в сто раз лучше, чем в Лачине! А что здесь делаете вы?
— Учусь в университете.
— На каком отделении?
— Историко-общественном. А вы где работаете?
— В журнале «В помощь учителю».
— Ну вот и прекрасно. Вы человек образованный!
— Хорошо, что теперь вы это понимаете.
— Недаром Советская власть вооружает знаниями бывших батраков и рабочих.
— Совершенно верно, — поспешил он согласиться. Он простился со мной, предварительно сообщив мне номера служебного и домашнего телефонов и адрес, где живет. — Прошу к нам домой, звоните и заходите!
* * *
Уже некоторое время я писал рассказы, но понимал, что мне необходимы советы квалифицированных знатоков литературы. Я не пропускал ни одного рассказа или стихотворения, которые печатались в наших толстых журналах «Маариф ве медениет» («Просвещение и культура») и «Маариф ишчиси» («Работник просвещения»).
Все, что писал я сам, казалось мне неинтересным, бесцветным. Но какая-то неодолимая сила заставляла меня вновь и вновь браться за перо. Тогда я решил почаще заходить в Ассоциацию азербайджанских писателей, которая помещалась в самом центре Баку, в прекрасном здании, некогда принадлежавшем миллионеру Нагиеву (он назвал дом в честь рано умершего сына — «Исмаилие»).
