Слушала, как Женю бросила женщина после его травмы. Причина была уважительной — она не могла оставить ради него свою работу. Он совсем не винил ее — она, очевидно, чувствовала, что была не очень нужна. И как сорвался груз у трюмного люка, и трос вернулся, а там бестолковый воин, но он успел. Как безумно любил море с детства. Случаи из его курсантской жизни были очень похожи на рассказы Покровского, о чем я ему и сказала.

Он улыбался, и я засмотрелась на его губы — такие привлекательные губы. Красиво очерченные, жесткие на вид, неожиданно оказавшиеся очень мягкими и необыкновенно нежными, когда он сел рывком и подхватив меня, как пушинку, уложил осторожно рядом. Мы молча лежали, обнявшись, после этого поцелуя. Я пыталась разобраться в себе, в том, как я сейчас отношусь к Саше, почему так быстро изменяю ему? А поняла только то, что мне сейчас, наконец, хорошо и тепло, что очень надежно и я не хочу терять эти ощущения. А при мысли о Саше всплывают и разгораются боль и обида, которые рядом с Женей удивительным образом слабеют и стихают. Люблю ли я Женю? Наверное, еще нет, даже — скорее всего. Даже той отсекающей разум страсти я не испытывала сейчас к нему.

Но были огромная нежность и благодарность. И еще — доверие. Я боялась фантазировать на тему секса с ним, это была больная тема. Но его рука, что замерла на моей спине, и другая, перебирающая волосы за ухом, дыхание в макушку, легкое и прерывистое, как будто он его сдерживает… Это было, как приятное обещание. Это было, как начало чего-то удивительного и большого, что вполне может вырасти из того доверия, нежности и уважения, что я чувствовала к нему. И он предупрежден, что я не сильна, очевидно, в том, что так важно для любого мужчины. Но это не оттолкнуло его, как и чужой ребенок. Моя ценность для него была в чем-то другом, что мне предстояло еще выяснить.

Я так и уснула на лежанке, дыша ему в шею и лежа на сильном плече. Опять было тесновато, но уже почти привычно.

Международная ювелирная выставка в Москве подходила к концу. Я, поначалу прилипающая к каждой витрине и изучающая каждую вещь, уже устала, так и не добившись своей цели — застать Сашу одного. Он постоянно сопровождал или сестру, или жену, или отца. Их семейную экспозицию единственную я не смогла посмотреть — возле нее всегда находился кто-то из них. Мне надоело все это, и я уже стала жалеть, что послушалась Женю и приехала сюда. Потому что было такое впечатление, что Саша постоянно под конвоем. Даже на телефонные звонки в его номере всегда отвечала жена. Остался день, а завтра экспонаты, на которые уже составлены договора о продаже, разберут и выставку закроют.

И вот, ответив на чей-то звонок по мобильному, он извинился перед каким-то мужчиной и, высматривая уединенное, тихое место, отошел. Понятно, что времени у меня будет мало, и я пошла за ним. За поворотом коридора он говорил с кем-то:

— Я тоже, крошка. Не звони мне больше, мы сейчас уходим. Пока. Пока-пока… Редкостная… — вздохнул тяжело, пряча телефон в карман, и застыл на месте, неверяще глядя на меня. Я держала большие темные очки в руках. Улыбнулась ему:

— Здравствуй, Саша. Мне нужно поговорить с тобой без лишних ушей. Тебя сейчас начнут искать. Назначь место и время, желательно сегодня. Хочу уехать скорее, надоела Москва до чертиков.

Он не стал охать и изумляться. Просто спросил:

— Где ты остановилась?

— Маленькая гостиница «Витраж». В восьмом номере.

— Сегодня в десять тебя устроит?

— Да, конечно. Я буду ждать. Ты извини, мне это очень нужно, конечно. Но если ты не придешь, завтра я уеду.

— Я буду.

— До вечера. — Я пошла от него на выход. И услышала:

— Маша, ты видела мои работы?

— Нет, только твои и не видела. Боялась, что узнают или учуют. Там всегда кто-то из ваших.

— Подойди через десять минут, хорошо?

— Да, я с удовольствием посмотрю, Саша.

Через десять минут возле их витрины не было никого из родственников, только он. И взглянув на его работы, я пораженно застыла, не веря своим глазам. Экспозиция называлась «Серебряные слезы».

Это были мужские украшения — крупные, брутальные, сделанные подчеркнуто просто. Такие носят с джинсами и майкой. Или на голой груди под небрежно расстегнутой рубашкой. Или на темной водолазке, под распахнутой косухой. Кристаллы аквамарина, дымчатого кварца, горного хрусталя, полосатые куски халцедона, желтые граненые цитрины в простой серебряной оправе плакали серебряными слезами, стекающими из-под верха оправы, и тонкая серебряная дорожка указывала их путь. Как в моем сне… Я вдруг отчаянно пожалела, что приехала, страшно пожалела. Но потом собралась, улыбнулась и сказала ему:

— Который твой любимый?

Он указал на аквамарин.

— Если он еще не продан, захвати с собой. Я куплю его.

— Хорошо.

Я не могла усидеть в номере на месте, внутри все дрожало от волнения и почему-то — страха. Забить бы на все это, и уехать прямо сейчас, и пусть думает, что хочет. Но Женя знал меня очень хорошо и поэтому взял слово в свое время, что разговор состоится, что бы там ни было. И вот я жду, нервничаю, потому что совсем не уверена в Саше, потому что он даже внешне очень изменился, а что там у него внутри творится, вообще неизвестно. Может, у него поменялись взгляды на все эти их обычаи и устои, возможно, он принял их и одобряет целиком и полностью. И я сейчас рискую и если бы только собой…

Стук в дверь заставил замереть и перекреститься. Помоги мне, Господи, в этом разговоре. Я открыла.

— Заходи, пожалуйста. Я не помешала твоим планам?

— Короче, Маша. Что ты хотела мне сказать?

Он даже не сел в кресло, куда я указала. Стоял и ждал. И я поняла, что являюсь его врагом и просто не имею права что-либо ему рассказывать. И я смотрела на него сейчас и не знала, как выпроводить его, чтобы самой уйти следом и уехать немедленно.

— Уже ничего. Прости за беспокойство. Я не успела занять много твоего времени. Надеюсь, что ты не будешь в обиде. Вызвать такси или ты на машине?

Он быстро подошел и тряхнул меня, схватив за плечи.

— Я искал тебя многие годы… Я истратил кучу денег на прослушку телефонов твоей родни, на поездки по университетам страны, на частных сыщиков, — он опять тряхнул меня, — а от тебя была только подпись на заявлении на развод. И все! А теперь… спустя пятнадцать лет… Ты не изменилась, как будто сидела в холодильнике, Маша. Я умирал все эти годы… а ты цветешь, да?

Он что — хотел, чтобы я тоже умирала? У него были совсем седые виски и морщины на лбу. А еще он стал выше как будто или я забыла уже? И лучики от глаз, паутинкой к вискам. Совсем взрослый мужчина, сколько ему — сорок пять сейчас или около того? Это мало для оборотня или их век убывает, как у людей? И он практически угадал — почти в холодильнике. На Амуре лето короткое, хоть и жаркое, а зимы суровые и долгие. Я улыбнулась.

Он оставил мои плечи в покое и сел в кресло. Я тоже села — кто кого пересидит. Молчала.

— Я слушаю тебя, Маша.

— Извини, я передумала говорить.

— И зная твой характер, я могу предположить, что и не заговоришь. Что же заставило тебя передумать? То, что я со щенячьим восторгом не упал к твоим ногам? Что предпочел деловой тон беседы? Не пожимай плечами. Не хочешь говорить — говорить буду я. Смотри — это результат анализа, который я сдал по настоянию Руслана спустя неделю после той ночи, как ушел от тебя тогда. Неделю в крови держалась та дрянь, делая меня плаксивым и истеричным, не способным решать и связно думать. Брат набил мне морду и прочистил мозги. Я сдал анализ крови и мочи. Ему привычны эти пробы на допинг — он сообразил сразу. Когда меня этим накачали, доза была почти убойной, Маша. Сыпали не специалисты — на глазок, чтобы наверняка. Наркотик, смотри. Нет, ты смотри. А это…

Я мягко отвела его руку.

— Мне жаль, Саша, я не могла этого знать. Ты и сам не знал.

— Но ты могла поговорить со мной, увидеться, а не уходить в подполье.