Я соскучилась по всему этому, истосковалась… Но расслабиться в знакомой обстановке не получалось — не отпускали заботы. Мне нужно было сделать многое и за короткое время.

На улице темнело, пора было готовиться — я хотела проверить наличие клада на месте. И просто необходимо было прогуляться, уже невыносимо стало держать себя в рамках, сдерживаться.

Когда совсем стемнело, я разделась догола, аккуратно сложив одежду на стул, распустила коротковатые волосы из хвостика, разулась… По телу пробежал холодок предвкушения и я вздрогнула от удовольствия — сейчас-сейчас… Потянулась сладко, уловив отражение довольного лица в настенном зеркале. Огладила руками тело, задержав их на животе, замерев. Вспомнила… передернулась от воспоминаний. Сейчас не время.

Сосредоточилась, напряглась, как струна, привычно расплылась сознанием — искала, призывала, просила… Воздух перед глазами пробежал рябью, колыхнулись стены… дробно и испугано протопотал домовичок вдоль стены на выход… На секунду потемнело в глазах и стены мигом рванули ввысь — я стала ниже, изменился рост и сместился центр тяжести тела. К этому нужно было привыкнуть — всего две-три секунды.

В зеркале уже не отражался человек — посреди комнаты стояла волчица — очень темная, с желто-карими глазами и мощными сильными лапами. Лапы были длинноватыми, тело поджарым и сильным. По меркам оборотней я только вошла во взрослый возраст — еще почти подросток, всего двадцать лет.

Проскользнула в приоткрытую дверь, выскочила на крыльцо, тенью скользнула по двору и понеслась к деревьям, темнеющим за селом — к лесу. Неслась по пробивающейся молодой траве, мягко подминая ее лапами. Вдыхала запахи леса, ставшие более яркими и сильными. Смотрела ночным зрением — немного рассеянным, широким.

Все рассказы об обороте, выворачивающим сухожилия и кости, обрастании шерстью и страшных муках при этом были легендой. Оборотни были людьми, разве что более сильными, да и то благодаря тренировкам по внутренней концентрации и усиленной физической подготовке. Обладали крепким здоровьем, позже старели и жили дольше людей. Не намного, правда. Еще отличались зоркостью и чутким нюхом — и все. Это до той поры, когда, укрепив и натренировав психику, уже способны были призывать свое второе тело — тело волка.

И вот это уже было загадкой даже для нас самих. Существовала гипотеза на этот счет, основанная на способности оборотней максимально сконцентрировавшись, суметь правильно настроиться, «поймать волну». Это и давало возможность призвать, вытащить свою вторую сущность из… другой реальности? Кармана иного пространства? Как и где тело волка, а потом и человека ожидало этого призыва? Что хранило его и в каком виде — оставалось вопросом, которым лучше было не задаваться.

Еще мы могли осуществлять частичную трансформацию — неполный вызов под влиянием сильных эмоций — видимость… фикцию, призрак волка. Этим пользовались для устрашения. Или все происходило нечаянно — в сильном гневе и ярости.

В лесу было сыро и темно, пахло по-особому — пряной лесной прелью, молодой травой, слишком остро — хвоей, багульником и… желудями. Я приближалась к цели. Даже мертвый пень с почти отслоившейся потрескавшейся корой источал крепкий дубовый запах.

Мягкий, лунный какой-то свет мелькнул впереди. Я обогнула пень и стала между выпирающими из земли, почти каменными по твердости корнями дерева. Между двумя изогнутыми, узловатыми деревяхами пробивался из-под земли ровный свет клада — желтоватый, без кровавой красноты и опасных теней. Это был чистый клад — без наговоров и проклятий. Мама предполагала, что это обычная захоронка, на всякий случай или ввиду какой-то опасности припрятанная бывшими хозяевами Рдейских болот — лешими.

Я прилегла на землю, вгляделась в содержимое маленького глиняного горшка — десяток, или около того, золотых монет… Кажется, николаевские пяти и десяти рублевики. Они часто встречались в кладах и нумизматической ценности не представляли. Жемчужное ожерелье… жемчуг хорошо хранился в земле, при определенных условиях. Перстень… красное золото и, кажется — рубин. Камень натуральный, естественно. Второй, серебряный перстенек — женский. Плохо видно, но, скорее всего — на более широкой его части схематично изображено солнышко или цветочек. Я уже находила такие — их начали массово штамповать где-то в конце позапрошлого века. Дальше — колечко с камушком поменьше — светлым, синим. А на самом дне горшка лежал золотой слиток — пористый, плоский, по форме напоминающий схематично нарисованное сердце. По размеру понятно было, что слиток увесистый, но не представляющий из себя что-то исключительное.

Так приблизительно я все и помнила, хоть и прошла с тех пор куча лет. Ну что же — будем брать.

Ромка тихо сходил с ума… сгорал от чувства вины и осознания потери. Промучился почти две недели, периодически прочесывая парки Петергофа. Понимал, что она там больше не появится, но туда — на то место, тянуло, как магнитом. Он забрал свою куртку еще тем вечером, когда наконец стал приходить в себя и потрясенно замер, уже запустив мотор машины. Проходило состояние ярости и острое чувство разочарования… отпускала злость, и исчезло желание прибить, придушить на фиг… наказать.

Выскочил из машины и помчался обратно, еще толком не понимая, что будет делать сейчас и что это было — раньше? Несся, как угорелый, и не успел. На вытоптанном пятачке земли между кустами валялась только его куртка — вся в грязи, смятая и со следами… его следами и ее запахом. Потемнело в глазах… свело скулы, и из горла первый раз в жизни вырвался вой… тоскливый, страшный. Где-то вдалеке кто-то вскрикнул, послышались встревоженные голоса. Он замер, потом подхватил куртку… и опять отбросил — заберет потом. Сейчас она будет мешать, перебьет ее аромат. Он втянул в ноздри воздух, потянулся, наклонившись ближе к земле, взял направление и побежал.

Запах пропал на автомобильной стоянке. И он медленно пошел обратно — забрать одежду. Потом долго сидел в машине, прижимая к себе грязную куртку и окончательно приходя в себя, с ужасом осознавая случившееся.

Через две недели отец завел его в свой кабинет, закрыл дверь на замок и потребовал объяснений. Получил их. Теперь сидел и соображал сам — не что натворил сын, а что сделал он — отец, для того, чтобы это произошло.

Получалась картина не очень приятная и вот почему: в свое время он честно поделился с сыном своим жизненным опытом — личным. И тот полностью принял сторону родителей, проникшись всем драматизмом случившегося с ними в молодости. Заодно и определился в своем негативном отношении к представительницам расы оборотней. И в этом была вина отца. А теперь он пожинал плоды того, что всеми силами отстранялся от волчьего сообщества. И делал все, чтобы и сын тоже держался на расстоянии. А значит — не общался, не знал и не зависел от их законов, условностей и вообще волчьей природы. А оно вон как…

Найти девочку в таком большом городе, как Питер, не представлялось возможным. Она оскорблена, возмущена и, что самое страшное — скорее всего, ждет ребенка. И как может поступить с этим ребенком оскорбленная волчица — вопрос…

Он смог только пообещать Ромке, что через деда попытается узнать о девушках приблизительно ее возраста. Не так много их было — молодых свободных волчиц. И Ромка увлеченно и с энтузиазмом старался помочь в поисках. Он с упоением рассказывал отцу о приметах девочки, описывая ее внешность. А у того от страха замирало сердце.

— Тоненькая такая, чуть выше мамы… Лицо сердечком, кожа нежная, как… светлая. Глаза светло-карие и в них золотистые искорки… точечки такие. Ресницы не длинные, но очень густые — щеточкой… черные. Брови — тоже. Они немножко так… домиком, а лоб высокий, чистый. Волосы короткие, не достают до плеч… рассыпаются под руками. Маленький рот. Губы… нежные и мягкие. Она, на первый взгляд — обыкновенная. Не накрашена и одета тоже… джинсы, серая водолазка и короткая спортивная куртка… синяя. Кроссовки, наверное… не помню…