Читать

Содержание

Сохранить

Настройки

...

104

И горюя, и тоскуя,

Чем мечты мои полны?

Позабыть всё не могу я

Небылицу старины.

Тихо Реин протекает,

Вечер светел и без туч,

И блестит, и догорает

На утесах солнца луч.

Села на скалу крутую

Дева, вся облита им;

Чешет косу золотую,

Чешет гребнем золотым.

Чешет косу золотую

И поет при блеске вод

Песню, словно неземную,

Песню дивную поет.

И пловец, тоскою страстной

Поражен и упоен,

Не глядит на путь опасный:

Только деву видит он.

Скоро волны, свирепея,

Разобьют челнок с пловцом;

И певица Лорелея

Виновата будет в том.

<1839>

Фердинанд Фрейлиграт

261. Гробовщики

«Прискорбное дело ведется к концу,

На этой постеле лежать мертвецу!»

— «Эх, брат, а тебе что? Твоя ли беда?

Дешевая, знать, твои слезы вода».

— «Нет! право, берет поневоле озноб:

Приходится первый ведь делать мне гроб!»

— «Последний ли, первый ли, — равны они;

На, выпей-ка чарку да песнь затяни.

Да доски сюда принеси ты в сарай,

Пилой распили их, рубанком строгай;

Прилаживай доску к доске ты живей,

Да черным суконцем, как должно, обей.

Да стружки потом подбери ты с земли,

Да ими сосновое дно устели,

Чтоб в гробе — такое поверье у нас —

На стружках отжившая плоть улеглась.

Внесешь гроб ты завтра к покойнику в дом;

Положат, накроют — и дело с концом».

— «Готовлю я доски, и мерю я их,

Но дум не могу пересилить своих;

Строгает рубанок, и ходит пила,

Но мутны глаза, и рука тяжела.

Смотрю, чтоб к доске приходилась доска,

Но в сердце томление, в сердце тоска.

Прискорбное дело ведется к концу,

На этой постеле лежать мертвецу!»

1855

Виктор Гюго

262. Видение

Увидел ангела в стемневшей я лазури:

Смирял его полет тревогу волн и бури.

«Что ищешь, ангел, ты в безрадостном краю?»

Он отвечал: «Иду я душу взять твою».

И грустно на меня смотрел он женским ликом.

И страшно стало мне; я вскрикнул слабым криком:

«Какой настал мне час? что станется со мной?»

Безмолвный он стоял. Сгущался мрак ночной.

«Скажи, — дрожащее я выговорил слово,—

Взяв душу, с ней куда, средь мира ты какого

Отсюда улетишь?» Он продолжал молчать.

«Пришлец неведомый! — воскликнул я опять, —

Ты смерть ли, или жизнь? Конец или начало?»

И ночи всё темней спускалось покрывало,

И ангел мрачен стал и молвил: «Я любовь!»

И краше радости на сумрачную бровь

Печать тоски легла — и тихого всесилья,

И звезд я видел блеск сквозь трепетные крылья.

<1858>

С. Ф. Дуров

Огюст Барбье

263. Дант

О старый гибеллин! когда передо мной

Случайно вижу я холодный образ твой,

Ваятеля рукой иссеченный искусно, —

Как на сердце моем и сладостно и грустно…

Поэт! В твоих чертах заметен явный след

Святого гения и многолетних бед!..

Под узкой шапочкой, скрывающей седины,

Не горе ль провело на лбу твоем морщины?

Скажи, не оттого ль ты губы крепко сжал,

Что граждан бичевать проклятых ты устал?

А эта горькая в устах твоих усмешка

Не над людьми ли, Дант? Презренье и насмешка

Тебе идут к лицу. Ты родился, певец,

В стране несчастливой. Терновый свой венец

Еще на утре дней, в начале славной жизни,

На долю принял ты из рук своей отчизны.

Ты видел, как и мы, на отческих полях

Людей, погрязнувших в кровавых мятежах;

Ты был свидетелем, как гибнули семейства

Игралищем судьбы и жертвами злодейства;

Ты с ужасом взирал, как честный гражданин

На плахе погибал. Печальный ряд картин

В теченье многих лет вился перед тобою.

Ты слышал, как народ, увлекшися мечтою,

Кидал на ветер всё, что в нас святого есть, —

Любовь к отечеству, свободу, веру, честь.

О Дант, кто жизнь твою умел прочесть, как повесть,

Тот может понимать твою святую горесть,

Тот может разгадать и видеть — отчего

Лицо твое, певец, бесцветно и мертво,

Зачем глаза твои исполнены презреньем,

Зачем твои стихи, блистая вдохновеньем,

Богатые умом, и чувством, и мечтой,

Таят во глубине какой-то яд живой.

Художник! ты писал историю отчизны;

Ты людям выставлял картину буйной жизни

С такою силою и верностью такой,

Что дети, встретившись на улице с тобой,

Не смея на тебя поднять, бывало, взгляда,

Шептали: «Это Дант, вернувшийся из ада!..»

1843

264.

Как больно видеть мне повсюду свою горесть,

Читать, всегда читать одну и ту же повесть,

Глядеть на небеса и видеть тучи в них,

Морщины замечать на лицах молодых.

Блажен, кому дано на часть другое чувство,

Кто с лучшей стороны взирает на искусство!

Увы, я знаю сам, что если б на пути

Я музу светлую случайно мог найти —

Дитя в шестнадцать лет, с кудрями золотыми,

С очами влажными и ярко-голубыми, —

Тогда бы я любил цветущие долины,

Кудрявые леса, высоких гор вершины;

Тогда бы, кажется, живая песнь моя

Была светла, как день, игрива, как струя.

Но каждому своя назначена дорога,

Различные дары приемлем мы от бога:

Один несет цветы, другой несет ярмо.

На всяком существе лежит свое клеймо.

Покорность — наш удел. Неволей или волей,

Должны мы следовать за тайной нашей долей,

Должны, склонясь во прах, покорствовать во всем,

Чего преодолеть не станет сил ни в ком.

От детства мой удел был горек. В вихре света

Я, словно врач, хожу по койкам лазарета,

Снимая с раненых покровы их долой,

Чтоб язвы гнойные ощупывать рукой…

1844

Перейти к описанию Предыдущая страница Следующая страница

Войти на сайт

Регистрация