Читать

Содержание

Сохранить

Настройки

...

104

Из клефтических песен

61. Олимп

Содержание и примечания

 <b>Это одна из древнейших и лучшая из клефтических песен, в собрании г. Фориеля напечатанных. В сочинении и подробностях ее видно, более нежели в других, дикой смелости воображения и тех дерзких порывов гения, той сильной простоты, которые составляют свойство сих произведений. Фориель предполагает, что она сочинена в Фессалии, но известна в целой Греции. Французский издатель из трех разных копий составлял текст; но в его издании опущены стих 2-й и 9-й, которые, по совету отца Экономоса, я внес как принадлежащие сей песни и дающие оной больше ясности. 2-й из них: <i>И первый за сабли, за ружья другой</i> означает спор за сражающихся саблями и ружьями. <i>Киссав</i> — нынешнее название горы Пелиона; <i>коньяры</i> — племя магометан, самое презренное у греков; <i>Ксеромер</i> и <i>Луру</i> — арматолики в Акарнании.</b>

Олимп

Заспорили горы, Олимп и Киссав,

И первый за сабли, за ружья другой.

Олимп обернулся, к Киссаву шумит:

Молчи, пресмыкайся во прахе, Киссав,

Не раз оскверненный коньяра ногой!

Я славен в подлунной, Олимп я седой!

Высок я, на мне сорок две головы;

Я шумен, струю шестьдесят два ключа;

Где ключ лишь — тут знамя, где дерево — клефт.

Сидит у меня на вершине орел,

В когтях у орла — голова храбреца.

Клюет он ее и расспрашивает:

«Что сделала ты, удалая глава?

За что, как у грешного, срублена с плеч?»

— «Съедай мою молодость, птица орел,

Съедай мою храбрость; твой подрастут

И крылья на локоть и когти на пядь!

В Ксерóмере, в Лýру я был арматол

И клефт на Олимпе двенадцать годов;

Сто аг истребил я, сто сел их сожег,

А турок, албанцев, положенных мной…

Их множество, птица, и счета им нет.

Но жребий пришел мой — лег в битве и я!»

62 — 63. Буковалл и Иван Стафа

Содержание и примечания

<i>Буковалл</i> — один из славнейших капитанов клефтских; он был из Акарнании, сражался с турками в горах Аграфских и прославился своею победою над Вели, дедом известного Али-паши. <i>Керассово</i> и <i>Кенурио</i> — деревни, между которыми сражается Буковалл. Первые три стиха сей песни сделались общими в поэзии клефтической, тем образцом приступов для однородных песен, о которых говорено во введении. Пукевиль также напечатал сию песню в своем «Путешествии в Грецию» (т. 3, ст. 16), но со списка, как видно, дурного, искаженную, лишенную всякого смысла, и удивляется, отчего она так славна в Греции, любима шипетарами и производит, как говорит сам, магическое действие над албанцами-христианами. Песня «Иван Стафа» занимательна, сколько по родству героя с Буковаллом, столько и по содержанию: другой о морских клефтах в собрании не находится.

Буковалл

Что за шум, что за гром раздается кругом?

Не быков ли то бьют, не зверей ли травят?

Нет, то бьют не быков, не зверей то травят:

То сражается с турками клефт Буковалл,

И сражается он против тысячи их;

От Керассово дым до Кенурио лег,

Белокурая дева кричит из окна:

«Перестань, Буковалл, воевать и стрелять;

Пусть уляжется пыль, пусть поднимется дым,

Сосчитаем, узнаем, скольких у нас нет».

Сосчиталися турки — их нет пятисот;

Сосчиталися клефты — троих не дочлись.

Отлучились с побоища два храбреца:

За водою один, за едою другой;

А третий, храбрейший, стоит под ружьем.

Стафа

Черный корабль у Кассандры брегов разъезжал:

Черные парусы, флаг голубой развевал;

Встречу корвета под флагом багровым летит:

«Сдайся! спусти паруса!» — налетая, кричит.

«Я не сдаюсь, не спускаю моих парусов!

К вам не жена, не невеста пришла на поклон:

Зять Буковалла пред вами, Иван я Стафа.

Бросить канаты, товарищи, нос наперед!

Бейте неверных! пролейте турецкую кровь!»

Турки навстречу, и сшибся с корветой корабль.

Первый Стафа устремляется, с саблей в руках.

Кровь через палубу хлещет, багровеет зыбь;

«Алла!» — неверные взвыли и храбрым сдались.

64. Последнее прощание клефта

Содержание и примечания

 <b>Должно предполагать, что два клефта, врагами или каким-либо случаем, принуждены были удалиться от родины; а область другая — для грека чужбина, земля печальная, которой он никогда не именует, не прибавя эпитета <i>ἔρημα, пустынная</i>, эпитета, выражающего вместе и сожаление обо всем сладостном, что должно в ней терять, и предчувствие всего ужасного, чего должно ожидать в ней. Оба, пробираясь, надобно думать, на родину, приходят к возвышению; внизу бежит река, которую переплыть должно. И вдруг один из них, каким случаем — поэт оставил в неизвестности, поражен смертию внезапною. — «Конец песни, — замечает издатель французский, — отличается невинностью (naïveté), немного странною, но он совершенно во вкусе народа греческого». — Кому из русских конец сей не напомнит последних стихов лучшей между старинными нашими песнями:</b>

Уж как пал туман на сине море

…………………………………………….

Ты скажи моей молодой вдове, 

Что женился я на другой жене; 

Что за ней я взял поле чистое, 

Нас сосватала сабля острая, 

Положила спать калена стрела.

Последнее прощание клефта

Бросайся, пускайся, на берег противный плыви,

Могучие руки раскинь ты на волны, как весла,

Грудь сделай кормилом, а гибкое тело челном.

И если дарует господь и пречистая дева

И выплыть, и видеть и стан наш и сборное место,

Где, помнишь, недавно томбрийскую козу пекли;

И если товарищи спросят тебя про меня,

Не сказывай, друг, что погиб я, что умер я, бедный!

Одно им скажи, что женился я в грустной чужбине,

Что стала несчастному черна земля мне женой,

И тещею камень, а братьями — остры кремни!

1824

Перейти к описанию Предыдущая страница Следующая страница

Войти на сайт

Регистрация